Изображая зло
Как Босх придумал адскую реальность
У Иеронима Босха было множество ценителей и подражателей в раннее Новое время — от его младшего современника Брейгеля до чудачливых барочных живописцев. Но в ХХ веке сюрреалисты его заново открыли и превратили во вневременного арт-идола. Образы Босха проникли и в высоколобую, и в массовую культуру, подверглись тщательному богословскому, социальному, иконологическому, фрейдистскому анализу, однако более прозрачными от этого не стали. О той реальности, которая стоит за непонятностью босховского ада, размышляет Сергей Ходнев.
Босха потому так много в мадридском Прадо, что его в свое время обожал король Филипп II. Должен признаться, лично меня это всегда изумляло. Филипп II — это Великая армада, это кровавая баня в Нидерландах, это инквизиция, это звенящая имперская мысль. Это, если уж говорить об искусствах, тоталитарная правильность архитектуры Эскориала, дворца-монастыря, который король для себя построил. Это могущественнейший и безжалостнейший человек Европы — но он же тихий, вялый, замкнутый деспот, El Prudente, «Осмотрительный». Легко было бы предположить, что такой украсит свои покои Рафаэлем. Или маньеристами — вот Бронзино бы прекрасно подошел. Но он любил Босха. Представьте только, как именно этот король, хладнокровное голубоглазое чудовище, важно и неторопливо рассматривает босховских монстров: картина сама по себе сюрреалистическая.
Посмотреть, безусловно, есть на что; ренессансная нидерландская живопись вообще провоцирует сосредоточенное тихое всматривание — в обманки, символы, пейзажные дали, складки тканей и, естественно, в нравоучительные смыслы. Босх этим ожиданиям отвечает, но одновременно ставит зрителя в тупик тем, до какой степени сломанной выглядит его реальность. Причем иногда в самых неожиданных местах. Вот благостнейший, кроткий сюжет, так любимый фламандцами: поклонение волхвов. Все бы ничего, но у молодого волхва престранные одежды, архитектура Иерусалима на горизонте какая-то больная, сама хижина, где обитает святое семейство, устроена явно диковинно и населена, поперек традиционной иконографии, загадочными персонажами. Вот Иоанн Богослов на Патмосе — здесь как будто бы негде было развернуться, и тем не менее у ног апостола написано совсем неуместное создание: пронзенный стрелами пузырь с лягушачьими лапами, хвостом ящерицы, воздетыми руками и очкастой человеческой головой, увенчанной поверх капюшона горящей жаровней.