Город большого мифа и большой обиды
Иркутск: место победы почвеннической литературы над современной архитектурой
Иркутск — «великий город с областной судьбой», как сказал когда-то поэт Лев Озеров про Питер. И это высказывание, конечно, про трагедию, но еще и про обиду на судьбу. В ряду сибирских городов Иркутск впечатлил меня не тем, что он на порядок умней, сложней, глубже остальных — хотя это так,— а ощущением устойчивой вялотекущей неврастении.
Этот текст — часть проекта «Портреты русской цивилизации», в котором Григорий Ревзин рассказывает, как возникли главные города России, как они развивались, как выглядят сейчас и почему так вышло.
Однако начну с величия. Это город большого мифа — Байкала. Я не совсем уверен в том, что Байкал издревле являлся священным местом для бурят, якутов, эвенков и курыкан, культура их долго так мало интересовала русских, что ее пришлось сочинять. Но в том, что Байкал стал мифом интеллигенции в период борьбы с Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом, сомнений нет никаких. Поскольку интеллигенция победила (или сочла, что победила: комбинат закрыли, поскольку нужда в целлюлозе для ВПК исчезла и он обанкротился), это миф о победе в защите природы, а поскольку иркутяне в «Движении в защиту Байкала» играли главную роль, это миф об их победе. Байкал находится в 60 км от Иркутска, но из него вытекает Ангара, так что город с озером как бы связан. Иркутяне живут этим, у них культ чистой воды, и, хотя реальное состояние города и его очистных сооружений ему не соответствует, жить мифом это не мешает. Кстати, глядя на Ангару, трудно не проникнуться, даже понимая условность этих переживаний.
Это город декабристов. В нем музей декабристов из двух домов — Трубецких и Волконских. Дом Волконских построили в 1985 году, но хотя бы на основе дома Сергея Григорьевича Волконского 1848 года. Дом Трубецких открылся раньше, в 1970 году, но в доме, где Сергей Петрович Трубецкой никогда не жил,— по неподтвержденным данным, он мог быть построен для одной из его дочерей. Этот дом был разобран до основания в 2007 году и сложен заново в 2011-м. Подлинных предметов, связанных с княжескими семьями, в коллекции музея нет, есть аналоги того времени. В принципе это музеи, созданные по образцу Пушкинских Гор Семена Гейченко,— чистые, стопроцентные фейки. Но декабристы — это такой чистый, пленительный и разрешенный миф, что это неважно. Конечно, это больше не про декабристов, а про шестидесятников, но осеняет город пушкинской «звездой пленительного счастья».
Помимо воодушевляющей мифологии в городе есть и не лишенная великолепия реальность. Это большой город, 600 тыс. человек, такие в России бывают, когда есть или крупное производство, или что-то военное, но в Иркутске этого нет и более или менее никогда не было. Есть ГЭС, железнодорожный узел и авиационный завод, но это не промышленные гиганты, и город живет не этим. Есть ракеты стратегического назначения, есть алюминиевые заводы Олега Дерипаски, но это не в городе, далеко за ним. В городе роскошная Ангара, мощная, прозрачная, широкая, без заводов, свалок, гаражей на берегах. Нет прома, одна набережная. Это такое чудо, какого в России нигде и нет (только в Петербурге, кажется), и по этой набережной можно идти час, два, три, и все мало.
Это город сибирского барокко — Крестовоздвиженская, Троицкая и Знаменская церкви. Это не великая архитектура, но увлекательная. Строй Крестовоздвиженской церкви восходит к московским композициям нарышкинского барокко, при этом ее оформление украинское и живо напоминает Софию Киевскую после ее реконструкции Мазепой, а в декоре встречается даже буддийское «колесо дхармы». При этом сделано это как-то очень лихо, сам термин «сибирское барокко» ввел в 1924 году иркутский краевед Д.А. Болдырев-Казарин, и он в этой церкви увидел даже «оргиастическое безумство». Это несколько в стороне от профессиональной архитектурной традиции, тем более для 1760 года, когда ее закончили строить, но ее прелесть не в этом. Сибирское барокко наполняет город исторической глубиной, кажется, что у него есть даже древнерусский пласт древности, хотя бы и случившийся при Елизавете Петровне. Во-вторых, это такая лихая и удалая древность, что она заражает своей бесшабашностью. Русская колонизация Сибири так и начиналась — «наивно» (как написал Игорь Грабарь) смешивая украинизмы с буддизмом, с искренней верой в то, что это и есть торжество православия и русского трона.
Но есть и вовсе не наивная колонизация — купеческий Иркутск. Архитектура XIX века здесь поражает. Если в Улан-Удэ или в Бийске вы видите особняки купцов, выросшие на торговле с Китаем и Монголией, то здесь это дворцы. Усадьбы Трапезниковых, Второвых, Файнберга можно принять за великокняжеские дворцы Петербурга, они не меньше. Плюс к этому гимназии, больницы, театры, музеи — процветающая цивилизация. К сожалению, почти все это — эпоха Александра III (памятник которому работы Роберта Баха установлен в 1908-м и воссоздан в 2003-м на набережной), то есть поздняя эклектика,— не самое продуктивное время для русской архитектуры. Тем не менее в Иркутске есть два настоящих архитектурных шедевра.
Во-первых, это «Белый дом», изначально дом купца 1-й гильдии Ксенофонта Сибирякова, законченный в 1821 году. В 1837 году дом был выкуплен казной и стал резиденцией генерал-губернатора, откуда и нынешнее название. Это такой чистый, пропорционально безупречный, изысканный классицизм, что, когда ты оказываешься против него на набережной, чувствуешь себя в пушкинском Петербурге, и в атрибуцию проекта Джакомо Кваренги безусловно веришь, хотя документов не сохранилось. И это дом купца! Александр Мартос, сын великого скульптора, посетивший Иркутск в 1824 году, записывает: «Между всеми зданиями в Иркутске дом <…> Сибирякова, на набережной Ангары построенный, занимает первое место. Фасад оного величествен, и средний портик коринфского ордена очень пропорционален, причем нужно заметить, что купец Сибиряков строил по чертежам, прожектированным в С.-Петербурге. В высокой зале, которая лучшая в целом доме, есть прекрасная фламандская картина, тканная на Императорской мануфактуре с оригинала Ван-Дика и некогда назначенная в число подарков китайскому Императору. По моему мнению, сия редкость есть лучшее богатство Иркутска. В той же зале вы видите портрет Державина — фигура сидячая во весь рост; Гений венчает бессмертного лирика Екатерины! Один взгляд на изображение творца Фелицы, в самом отдаленнейшем из городов России, вселяет новое уважение к владельцу. <…> У него в доме все отвечает одно другому, например: мебель работана в Петербурге лучшими мастерами, цельные двери из красного дерева, иностранные ковры, прочие украшения комнат, словом сказать, все заставляет вас забыть, что вы находитесь не в доме принца, а купца Сибирякова». Ровно то же изумление испытываешь и теперь.