«Судьба и дыба у нас рифмуются»
К своему 65-летию Владимир Сорокин выпустил совершенно неожиданную книгу: сборник «Русские народные пословицы и поговорки» (издательство Corpus) целиком состоит из стилизаций под «народную мудрость». «Огонек» поговорил с писателем о новой приватности и внимательности, к которым нас подталкивают обстоятельства жизни.
Неосредневековый цикл Владимира Сорокина («День опричника», «Сахарный Кремль», «Теллурия», «Метель») получил своеобразное завершение: теперь писатель словно бы предоставил слово своим собственным героям. И они «заговорили». Владимир Сорокин — общепризнанный мастер стилизации, но на этот раз он подошел к делу с особой изощренностью. Перед нами встает полностью придуманный параллельный мир «народной мудрости» — со своей строгой внутренней логикой и страстью. Степень убедительности материала такова, что можно подумать, Сорокин вытащил из-под спуда какой-то необработанный, потаенный и нутряной пласт древнерусской жизни, о котором мы раньше ничего не знали. «Народное» здесь звучит гораздо грубее, но вместе с тем искрометнее, сложнее и парадоксальнее. С одной стороны, тут есть известная тавтологичность, присущая поговоркам («работа работе рознь», «плаха плахе рознь»), с другой — высокая художественность («ночь клопиная, утро тараканье», «у вашей водки платье коротко», «клопу — клопово, а глопу — глопово»). Наконец, от псевдопословиц веет народным экзистенциализмом («люби, пока поджечь хочется»). Кроме того, поговорки обыгрывают всем известные каноны мудрости: «поп спит, а служба стоит», «дурак дурака не увидит издалека, но почувствует», «работа — не волк, а человек — не еж». Придумывать псевдопословицы Владимир Сорокин начал еще 30 лет назад, а издать сборник решил только сейчас.
— Очень давно вы сказали, что самая загадочная русская пословица — «снявши голову, по волосам не плачут». Теперь понятно, что интерес к пословицам у вас не праздный. Скажите, с чего начиналась эта работа?
— Началось все в 1988 году. Я неожиданно для себя придумал тогда несколько псевдопословиц и почувствовал стихию этой игры. Выдумывать псевдопословицы, которые чисто формально — по интонации, по этимологии — не вызывали бы вопросов у читающих. Неотличимые по форме, но с некоторым сдвинутым содержимым. Поначалу я их записывал на бумаге, а потом, уже в 1990-е, когда появился компьютер, стал хранить их там. Вот так они копились-копились. Полгода назад я в очередной раз вспомнил про них и вдруг решил, что накопилось порядочно уже. И подумал: не издать ли мне их?..
Знаете, я их воспринимаю как такие, в общем… народные грибы. И вот я их, можно сказать, постепенно нанизывал на нитку и засушивал. Приятно же нюхать, например, сушеные белые грибы — правда? Это особое удовольствие. Но самое главное — я до сих пор не могу объяснить, зачем я их придумывал. Но удовольствие получил огромное.
— Для того чтобы играть в это, нужно, вероятно, быть хорошо знакомым с оригинальным материалом?
— Для меня пословицы в любом языке крайне важны. Например, я знаю некоторые немецкие. Но все-таки русские — это совершенно отдельная тема. Они носят такой, я бы сказал, завораживающе-назидательный характер. И заметьте: у каждой настоящей пословицы тоже есть автор. И, безусловно, я бы очень хотел увидеть авторов знаменитых пословиц, в том числе и «снявши голову, по волосам не плачут».
— Со стороны эта работа кажется как раз вполне естественным продолжением вашего цикла о неосредневековье, опричниках и курных избах с плазменными экранами. Вроде бы все узнаваемо, близко — разве что смысл как бы несколько смещен. Но вот что поразительно. Все равно за всем этим встает какая-то подземная, другая Россия, которая, возможно, и существовала, но никогда не имела своего голоса…
— Это был, собственно, главный принцип, по которому я их придумывал. Интонационно они звучат как нормальные русские пословицы, но по содержанию в них все-таки, чувствуется, что-то другое заложено. Что?.. Я сам силюсь понять. Вы сказали, что это «другая Россия». Но, может быть, это и есть истинная Россия? У меня было такое чувство, что я тут уловил, поймал некую… исподнюю волну. Народную вибрацию. Или, может быть, точнее это было бы назвать брожением? Таким вот бурчанием в народной перистальтике, да?.. И эта музыка заворожила меня. Этим я только и могу объяснить навязчивый интерес к подобной работе. Но мне любопытно, что вы, когда мы созванивались, сказали, что это очень грустная книга. Это полная неожиданность для меня. Потому что мне как раз смешно все это перечитывать.
— Я тоже не могу этого объяснить. Возможно, потому что центральный мотив книги — угроза, окрик: это не трогай, туда не ходи, не влезай — убьет. Грусть еще от этой знакомой тавтологичности. «Работа работе рознь», «плаха плахе рознь»… Во всем этом угадывается именно зацикленность и повторяемость самой русской жизни.
— Понятно. Ну, собственно, в пословицах и должна быть некоторая тавтологичность. Однако же мне от этого все-таки в основном весело. Может быть, потому что и в самой русской жизни много карнавального?.. Возможно, в книге я несколько педалирую и преувеличиваю это. Но, опять же, для меня внутренне это был очень интуитивный процесс, поэтому мне трудно рассудочно анализировать. Я лишь ощущаю себя наблюдателем, зрителем процесса, так сказать.