«Нужно шестое чувство»: как Александр Раппопорт открывает самые успешные московские рестораны и что не так с ценами после девальвации
Гость Forbes Capital, адвокат и ресторатор Александр Раппопорт — о своем инвестиционном прошлом, несовершенстве российского права и парадоксах ресторанного бизнеса
Профессиональная карьера Александра Раппопорта поражает разнообразием: выходец из семьи московских юристов, он успел стать крупным специалистом по корпоративному праву, причем не только в России, порулить собственной инвестиционной компанией и поработать на Уолл-Стрит в крупнейших инвестиционных банках, в том числе в JPMorgan Chase. Сейчас юрист успешно совмещает управление собственной адвокатской конторой «Раппопорт и партнеры» с ресторанным бизнесом. Его объединенная компания «Рестораны Раппопорта» включает в себя 19 ресторанов в Москве и Санкт-Петербурге и умудряется открывать новые заведения даже в условиях кризиса. В 2019 году сразу четыре заведения Раппопорта вошли в рейтинг «30 самых успешных ресторанов Москвы» по версии Forbes. О том, как адвокат постепенно стал ресторатором, почему стало сложно открывать ресторанные сети и кто прав в конфликте Rambler и Nginx, предприниматель рассказал экономисту Андрею Мовчану.
Сегодня мы встречаемся с человеком, который даже не знает, как мне его представлять. Я его спросил перед съемкой, и он мне предложил сразу три разных варианта — это адвокат, ресторатор и брокер. Это Александр Раппопорт — человек, который пожил и поработал в разных странах и занимался разными бизнесами. Добрый день! Разговор с вами я хочу начать с самого конца.
Здравствуйте!
Хочу сразу спросить: а что дальше?
Вы знаете, есть вопросы, на которые, как мне кажется, нельзя ответить, потому что нет на них ответа. Это все равно что предсказывать будущее. Можете ли вы, будучи банкиром и занимаясь управлением активов, ответить на этот вопрос? Мне кажется, человек, который отвечает на вопрос, что будет с нами больше, чем за одни сутки, — всегда шарлатан.
У меня грустный ответ на этот вопрос: я боюсь, что я ничем другим не умею заниматься, поэтому я буду либо безработным, либо управляющим. Но у вас-то явно другая ситуация. Можно я быстро перечислю, а вы меня поправите?
Давайте.
Потомственный адвокат, военный прокурор, член коллегии адвокатов, специалист по корпоративному праву, брокер, представитель, по-моему, Российской торгово-промышленной палаты в Америке.
Хорошо подготовились, да?
Я изучаю контекст. Трейдер, управляющий активами, инвестиционный банкир, создатель адвокатской компании в России и партнер в ней и, наконец, управляющий фондом, который специализируется на очень узкой области — у вас система ресторанов. Я ничего не забыл?
Зависит от того, как глубоко погружаться. Семь лет своей жизни я работал плотником, вы забыли про это сказать.
Еще и плотник.
Представляете?
Поэтому все-таки мой вопрос имел смысл. Ладно, давайте вернемся. Вы потомственный адвокат. Я правильно понимаю, что вы пошли в адвокатуру, потому что это семейный бизнес?
Вообще, любой профессиональный адвокат очень трепетно относится к точным определениям, поэтому слова бизнес и адвокатура — всегда понятия несовместимые даже с правовой точки зрения. Адвокаты не платят НДС, адвокаты платят налог на прибыль. Даже в советские времена адвокатов приравнивали к картелям добытчиков золота и так далее, у адвокатов не было трудовой книжки. Это был очень странный и для сегодняшнего дня институт, который в силу своих традиционных привычек до сих пор является достаточно сложным образованием, отличающимся очень сильно от всего, что есть сегодня в России и в мире. Да, у меня был папа-адвокат, мама, до этого — дедушки. Мы подсчитали, что это пятое или шестое поколение.
Вы пошли в юриспруденцию, какое-то время работали в военной прокуратуре. Дурацкий вопрос — почему? Или осмысленный?
Нет, абсолютно не дурацкий, потому что это был чисто технический процесс. Меня призвали в армию рядовым, у меня к тому моменту было высшее образование. Для того чтобы получить высшее образование, я учился на вечернем факультете, там не было военной кафедры. Я работал плотником в институте Курчатова, там была бронь, поэтому еще шесть лет я был работником ножа и топора. Позже меня призвали в армию — в обычную сержантскую школу. Потом в силу стечения обстоятельств узнали, что у меня есть высшее юридическое образование — я уже к тому моменту служил в городе Шуя, — и меня пригласил местный очень интеллигентный военный прокурор работать. У меня была официальная должность «исполняющий обязанности следователя военной прокуратуры». Я почти год, даже меньше — где-то месяцев восемь, — работал в Иваново, потом в военной прокуратуре Московского военного округа в Москве. Ну, то есть так сложилось, что я почти год работал в военной прокуратуре.
В какие годы это было?
Это были 1982-1984 годы.
Мы чуть-чуть с вами разминулись. Я служил в Иваново в 1986-1988 годы.
Вы служили в Иваново?
Да.
Представляете, я служил в военной прокуратуре.
Меня отправили на гауптвахту, слава Богу.
А гауптвахта была в здании военной прокуратуры, где я ровно и служил, представляете.
Да, но у нас разница в несколько лет.
Ну, два года, потому что меня призвали в 1984-м, а вас — в 1986-м.
Да-да, в 1986-м. Вы вернулись, тогда был уже поздний Советский Союз, и что дальше?
Вы знаете, все было предначертано. Изначально, с детства, так как у меня не было никаких специальных увлечений — я не танцевал, не плясал, не увлекался географией или биологией, было понятно, что я иду в юристы. А если я останусь юристом, то понятно, что я иду в адвокаты. А папа мой обладал достаточным влиянием, он очень много лет был адвокатом в Московской городской коллегии адвокатов. Папа вообще был человек очень уважаемый — фронтовик с большим количество медалей. Первую, кстати, ему в 16 лет еще Калинин вручал. Папа организовал первые отряды, которые сбрасывали «зажигалки» в Москве, представляете? Ну, это отдельная история. И меня тем не менее два раза не приняли в коллегию по разным причинам: кто-то — согласно пятому пункту, кто-то говорил, что надо отслужить в армии. Я сходил в армию, вернулся, и меня, соответственно, приняли достаточно легко — сначала стажером в Московскую городскую коллегию адвокатов, а потом, соответственно, я стал адвокатом.
Есть какая-то специализация?
Специализацию, как и сегодня, может себе позволить, как правило, человек, у которого уже есть определенный опыт. Когда вы занимались адвокатурой, вас никто не принуждал заниматься тем или другим. Но, например, кто-то занимался автотранспортными происшествиями, а для того чтобы это сделать, нужно иметь достаточную клиентуру. Нельзя с первого дня сказать: я этим занимаюсь. Кроме того, тогда существовала такая 49-я статья Уголовно-процессуального кодекса, которая предполагала бесплатную защиту — государство обязано было выделить адвоката.
И, конечно, все молодые адвокаты, и я в том числе, очень активно защищали людей в рамках этой 49-й статьи, когда выполнителю вручали минимальную оплату, но вы обязаны были присутствовать. Это была некая повинность, все ею занимались, и поэтому первые дела, как почти у всех адвокатов, у меня были уголовные. После Миши Барщевского, когда он уже по возрасту вышел, я возглавил Союз молодых адвокатов и активно занимался уголовными делами. Из нашумевших дел, а их было несколько, могу назвать знаменитое узбекское дело Чурбанова.
Я защищал министра внутренних дел (Узбекской ССР Хайдара Яхъяева. — Forbes), и в связи с определенным стечением обстоятельств это был единственный оправдательный приговор. Ну, де-факто оправдательный, потому что де-юре это дело было отправлено на доследование. Подсудимого освободили из-под стражи в зале суда, все остальные обвиняемые, участвующие в процессе, были приговорены к достаточно большим срокам тюремного заключения. Кроме, соответственно, Яхъяева, которого я защищал и все дела в отношении которого были прекращены. Кстати, это был последний раз в жизни, когда я был в суде. Ну, так сложилось. К тому моменту начиналась перестройка и, естественно, я очень активно стал заниматься всем, что касается новых законов, корпоративного движения, хозяйственного права. Открывались новые компании, новые банки. Никто не понимал, как это действует, всем нужны были адвокаты, юристы. Все считали, что юристы — это ровно те люди, которые если они рядом с тобой, то точно ничего (плохого) не произойдет. А юристы — я не думаю, что они больше других понимали, что происходит. Поэтому я начал очень активно заниматься самыми разнообразными кооперативами. Это то, чем я занимался уже последние годы нахождения в адвокатуре.
Вроде так все хорошо шло, да?
Все шло замечательно.
Почему же вы уехали?
Знаете, это такой скорее философский вопрос. Это был Советский Союз, когда у нас у всех существовало определенное представление о том, чего можно добиться, и понятие успеха тоже было очень специфическое. И критерии [успеха] были достаточно странные: мы мечтали выезжать за границу, мы мечтали что-то по тем временам зарабатывать и так далее. И мне было 29-30 лет, я работал в рамках новых хозяйственных субъектов, которые действовали вокруг адвоката «Мосфильма» — international-структуры, им нужен был кто-то, кто бы этим занимался.
Я стал активно выезжать за границу. Когда я впервые выехал в Америку, я в первый вечер ужинал с Джеком Николсоном и Джессикой Лэнг. Это был какой-то другой мир. И мне казалось, что вот эта планка, которая над тобой, она уже почти достигнута, я уже дотянулся до потолка. Я чувствовал, что мне 29 лет, я такой юный, весь мир вообще перед ногами. Поэтому если удалось здесь достигнуть всего, о чем можно было мечтать, то почему бы не попробовать что-то другое. Были такие мысли плюс общий environment вокруг. И было принято достаточно эмоциональное решение эмигрировать. Родители мои остались в России.
Я правильно понимаю, что в Израиль вы поехали как адвокат и, собственно, работали там адвокатом?
Нет, конечно, никто не мог уехать как адвокат, потому что это все-таки был 1989 год. Вас официально лишали гражданства. Когда мои друзья приезжали в «Шереметьево», мы прощались на всю жизнь. Тогда это было еще серьезно, через год-два все изменилось. И я вышел из коллегии, естественно. Кстати, изначально мы планировали жить в Америке, но когда решение было принято, изменились правила и уже нельзя было уехать в США. Можно было уехать только в Израиль, и мы поехали в Израиль. Поэтому я, конечно, уезжал абсолютно не как адвокат. Мы приехали с женой, с ребенком, с тещей, с четырьмя чемоданами. Мы продали все, что есть, у меня было, по-моему, $4000, заработанных к тому моменту, какие-то вещи, теща привезла мотоцикл. Ну, вот со всем этим добром мы и приехали.
Мотоцикл?
Да. Его можно было вывозить из страны, и она привезла с собой мотоцикл с коляской, это я помню. Мы его потом, по-моему, лет 15 продавали, не меньше. Все пытались что-то вывезти, что имело какую-то ценность. Мы приехали в Израиль, и у меня был некий план: выучить язык, сдать экзамены, стать адвокатом. Всем планам не суждено было сбыться. Хотя в начале это развивалось достаточно быстро и агрессивно. Я жил в Советском Союзе в очень комфортных условиях. Мы не были там особо зажиточными или очень богатыми, но при этом мне всегда было абсолютно комфортно. А здесь ты действительно не понимаешь, как заработать этот шекель и можно ли его заработать вообще. В этой связи мне было важно узнать, как это зарабатывается, в принципе. Поэтому через две недели я устроился на работу. Единственная работа, которую я смог найти, — мы пошли мыть полы в синагоге, которая была не очень далеко, в шести автобусных остановках.
И это председатель Союза молодых адвокатов…
Ну, был когда-то в России, да. Но это уже была чуть-чуть другая страна, другие обстоятельства. Вы знаете, это было весело. Многие по-разному рассказывают об эмиграции, и она, наверное, разная бывает. И когда ты это делаешь от какой-то безысходности, когда тебе не на что купить хлеб — это, наверное, страшно неприятно. А здесь это был такой небольшой rush: ну, здорово, дополнительные 10 шекелей в час, отлично. Значит, пять раз в неделю — 50 шекелей. Большие деньги, здорово. И недели три я этим достаточно активно позанимался. В Израиле вообще чуть-чуть по-другому, чем в любой другой стране. Потому что если попадаешь в Америку, то все-таки ты живешь в эмигрантских районах — это, мне кажется, морально тяжелее. А здесь на те пособия, которые нам давали, мы жили в доме, где были и адвокаты, и достаточно обеспеченные люди.
У нас были соседи, которые один раз увидели нас с женой, когда мы приходили с ведром и с тряпкой, и спросили, что вообще происходит. Мы им рассказали про то, чем занимаемся, а эта женщина в тот же день позвонила своему приятелю, который был корреспондентом крупнейшей газеты Maariv. А тогда был очень модный сериал, он назывался «В погоне за мантией» — про адвокатов. И через две недели в Maariv на первой странице вышла статья с моей фотографией — громадная, на пять страниц, которая называлась «В погоне за тряпкой». О том, что известный московский адвокат, разъезжавший в Москве на белом «Мерседесе», приехал в Израиль и моет здесь полы. В день, когда вышла статья — Израиль все-таки страна эмоциональная, — мне поступило четыре предложения о работе. При том что к тому моменту я жил в стране полтора месяца.
С первым человеком, который мне позвонил, я проработал следующие четыре года. Когда я приехал к нему на интервью на следующий день, он у меня очень много спрашивал, что я делаю, что хочу делать. Он сказал: «О чем ты мечтаешь?» Я говорю: «Ну, не знаю, о постоянной работе адвокатом». Он спрашивает: «Сколько ты хочешь зарабатывать?» Я ответил: «5000 шекелей». Он говорит: «Смотри, работа у тебя есть, ты уже работаешь адвокатом, зарплата у тебя 2000 шекелей». Я запомнил весь этот разговор подробно. И когда мы уже обо всем договорились, я спросил, чем буду заниматься. Он говорит: «Я понятия не имею, я чувствую, что это здорово, я чувствую, что мы можем что-то сделать, вот тебе кабинет, вот тебе зарплата» (которая по тем временам была в разы больше того, о чем я мог только мечтать). И мы начали работать. В тот момент как раз «открывался» Советский Союз, всем нужны были консультации о том, как делать бизнес на Западе, как инкорпорировать компании, впервые прозвучало слово «офшоры» и так далее. Всем этим мы достаточно активно занимались года три или четыре.
Когда вышла эта статья, что у вас были за чувства? Я понимаю, что российский человек, наверное, должен был бы себя очень некомфортно чувствовать, если бы про него сказали, что он моет пол. Что было у вас?
Я думаю, все мы в достаточной степени тщеславные, кто-то из нас это скрывает, кто-то — нет. Поэтому когда на первой странице газеты в целом положительная статья про тебя, про твою жизнь, ничего негативного в этом не было совсем. На меня косились в ульпане, где мы учили язык. Но это был последний день, когда я ходил в ульпан, потому что после этого ко мне уже приходил частный преподаватель, которого в этой адвокатской компании для меня наняли. И через три месяца — всем запретили разговаривать со мной по-английски — я уже достаточно свободно говорил на иврите и занимался адвокатской практикой, готовился к экзаменам, которые мне так и не суждено было сдать полностью