«Николай I: Дон Кихот самодержавия»
Царь три десятка лет неустанно трудился на благо армии и народа, но привёл Россию к унизительному поражению в Крымской войне.
Писать о Николае I в рубрике «Герой или злодей» трудно — уж слишком прочно к нему прилипло клеймо «деспота». Стоит сказать «Николай I», как тут же в памяти всплывают хрестоматийные образы: повешенные декабристы, «Николай Палкин», шпицрутены, гоголевские чиновники, «жандарм Европы», дуэль Пушкина и ссылка Лермонтова... Но ведь не бывает в природе человека, сотканного из одних лишь недостатков. Свои плюсы были и у Николая.
Фанатик на троне
В первую очередь надо отметить, что Николай был человеком идеи. Власть ему нужна была не для получения каких-то низменных удовольствий. В своём повседневном быту император вёл полуспартанский образ жизни: не чревоугодничал, пил мало, не курил, спал на простой жёсткой кровати, даже в морозы ходил в простой офицерской шинели. Вставал император на рассвете, рабочий день у него был «ненормированный» — 16–18 часов в сутки.
И всё это было подчинено идее русского самодержавия — неограниченной царской власти, освящённой небесами. Николай, видимо, вполне серьёзно считал себя посредником между Богом и вверенной ему Россией. Именно этим объясняется его ненависть ко всякому представительному правлению: попытки ограничить самодержавную власть монарха в глазах Николая были преступной еретической крамолой, вызовом не столько царю, сколько всевышнему, по воле которого монарх и правит. И усердно заботится о народе (пастве). Служению этой идее — пусть и весьма «искривлённой» — Николай отдавал себя без остатка. Не зря фрейлина Анна Тютчева (дочь знаменитого поэта), лично знавшая царя, называла его «Дон Кихотом самодержавия».
Благородный... паяц?
При Николае I
в России появились
железные дороги,
главная из них
между Москвой
и Петербургом
до 1917 года
называлась
Николаевской.
Многие современники (та же фрейлина Тютчева) считали Николая образцом «рыцарского благородства». Знаменитый жандарм Леонтий Дубельт писал в дневнике: «При всей строгой наружности император человек самого мягкого, доброго сердца; чувства его всегда возвышенны, благородны...»
И далее Дубельт рассказывает, как император приказал посадить в крепость человека, вина которого была недостаточно доказана. Когда выяснилось, что узник невиновен, император откровенно признал свою ошибку и приказал выдать потерпевшему четыре тысячи рублей. «Много ли людей, готовых так честно сознать свою ошибку?» — патетически завершал Дубельт свой рассказ.
Пушкин, стоявший совсем на другом (прямо противоположном) полюсе, нежели Дубельт, тоже восторгался государем:
Его я просто полюбил: Он бодро, честно правит нами...
«Друзьям», 1828 год
Но как с этим благородством и честью вяжется тот циничный и страшный юмор, который временами проявлял «рыцарственный» Николай? На рапорте о какой-то провинности двух евреев (в 1827 году) рукою Николая начертано: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне её вводить».
12 тысяч ударов палками — это верная смерть, причём смерть мучительная. Словесное паясничанье (иначе это не назвать) императора на тему гуманности российского правосудия («какое счастье, что нет смертной казни!») производит гнетущее и отнюдь не «благородное» впечатление.