Михаил и Маргарита Морозовы. Кентавр и сказка
Михаил ревновал, устраивал дикие сцены. Пытался вылить свои страдания на бумагу. Написал роман о том, как муж избил изменщицу-жену, а потом пережил нравственный переворот. К счастью, сочинение его так и не издали — запретила цензура.
Этой встречи ждала вся Москва. Зная буйный характер Михаила Абрамовича Морозова, совладельца богатейшей Тверской мануфактуры, прогнозировали грандиозный скандал. Как бы еще он не побил драматурга Сумбатова-Южина, автора пьесы «Джентльмен»! Ведь и впрямь это дерзость — изобразить Михаила Морозова в своей пьесе так узнаваемо и так беспощадно зло... В Москве его теперь иначе и не называли как Джентльмен. А поставили пьесу где? На сцене Малого театра, который Михаил Абрамович страстно обожал и всячески ему покровительствовал! И вот наконец в фойе театра «Парадиз» они столкнулись нос к носу. Вокруг мгновенно стала собираться толпа. «Миша-то, Джентельмен-то за себя постоит!» — шептали друг другу в предвкушении...
Грузный Михаил Абрамович — человек совсем молодой — выглядел гораздо старше своих лет, что не мешало москвичам звать его за глаза просто Мишей. В отличие от брата, который был и младше, и ниже ростом, и вообще как-то тише, — а вот его, поди ж ты, все величали исключительно Иван Абрамычем.
Видимо, сказывалось внешнее сходство Михаила с дядюшкой и тезкой — буяном, пьяницей, бравым воином, ресторанным скандалистом и любителем прогуливаться по улицам Москвы с ручным тигром. Брата матери тоже всегда звали просто Мишей. Белая горячка свела его в могилу полтора десятка лет назад. Теперь на радость москвичам куролесил племянник.
Недаром художник Серов сказал как-то про Михаила Морозова: «Он такой, будто им только что выстрелили из Царь-пушки». Огромного роста и неуемной энергии, говорил он громко, пил и ел без меры, а азартен был до того, что за одну ночь как-то раз проиграл в карты в Английском клубе более миллиона табачному фабриканту Бостанжогло. Если Морозов где-то останавливался в гостинице — всенепременно требовал выселить со своего этажа всех постояльцев, платил втридорога. Приходил с приятелями в ресторан — велел нести все устрицы и шампанское, какие только у них есть. В его особняке на Смоленском бульваре имелись помпейская и мавританская комнаты, а в египетском холле среди ярких лотосовидных колонн и каменных сфинксов рядом со стойкой с новомодным телефоном стоял древний египетский саркофаг с настоящей мумией. И когда к кому-то в доме из-за отравления — развеселая компания Морозова эксперимента ради поела мяса рыси, считающегося несъедобным, — потребовалось вызвать лучшего в Москве врача Захарьина, вышло недоразумение.
— Зачем в доме покойник? — строго спросил Захарьин.
— Где покойник?
— А это, по-вашему, кто? Чтобы в следующий раз безобразия не было, а то не приду.
Так у Морозова возникла идея мумию похоронить. Торжественно. От намерения подкупить попа и отпеть, правда, пришлось отказаться: неизвестно же, как мумию зовут, и даже насчет того, раб это или раба Божья, оставались сомнения. Так что ограничились гражданской панихидой с речами — о тирании, фараонах, невольниках и тяжелой доле египетских крестьян. На поминках гуляла все та же едва оправившаяся от рысьего мяса компания. На сей раз ели уху и блины с черной икрой. Поминки же...
С морозовскими деньгами ничего невозможного не было. Однажды Михаил, не будучи человеком сколь-нибудь религиозным, вдруг захотел заделаться старостой Успенского собора Кремля — главного православного храма империи, в котором короновались российские государи. Несколько щедрых пожертвований церкви — и дело слажено. Миша по-мальчишески радовался: «Пусть мамаша и ее либералишки побесятся, на хвостах повертятся от злости».
Мамаша Варвара Алексеевна, известная московская благотворительница, действительно увлекалась политикой — особенно с тех пор, как после смерти мужа сошлась без венчания с публицистом Василием Соболевским. И произвела на свет двоих незаконнорожденных детей, единоутробных Мишиных брата и сестру — вдобавок к родным братьям и сестрам, детям покойного Абрама Абрамовича Морозова. Впрочем, Варвара Алексеевна больше интересовалась другим своим детищем — они с Соболевским издавали либеральную газету «Русские ведомости». Дома на Воздвиженке у Варвары Алексеевны то и дело проводились политические собрания: то Лев Толстой устраивал судьбы преследуемых властью духоборов; то из революционеров кого-то надо подпольно переправить за границу; то решить, не пора ли призвать рабочих к забастовкам. Варвара Алексеевна давно уже состояла под тайным надзором полиции, но недаром она была урожденная Хлудова, а Хлудовы люди страстные. Буйная натура требовала напряженной деятельности на общественном поприще, семья и дети ее занимали мало. К тому же Варвара Алексеевна, много жертвовавшая на благотворительность, считала необходимым экономить на домашних расходах. Михаил, пока ему не исполнился двадцать один год и он не сделался одним из самых богатых людей России, довольствовался скромными семьюдесятью пятью рублями, выдаваемыми ежемесячно матерью.
Вступив в права наследства и получив свою часть отцовского капитала, конечно, он захотел покуражиться. Делал это, впрочем, куда менее размашисто, чем дядюшка Михаил Хлудов, с поправкой, так сказать, на образование и культурный уровень. Он ведь был не просто миллионером, а миллионером с университетским образованием. Сначала предполагалось, что Михаил как старший наследник будет управлять Тверской мануфактурой. Однако он не проявлял к коммерции ни малейшего интереса, и мать это довольно рано подметила. Решили, что фабрикой займется брат-погодок Иван. Именно его определили в реальное училище, поскольку управление производством требовало практических знаний. А гуманитарий Михаил учился себе в гимназии, штудировал латынь и греческий. Затем — в Московском университете на историко-филологическом факультете, который, между прочим, окончил с дипломом первой степени. Куда дальше? Ну, немного попреподавал, далее директорствовал в Николаевском детском приюте по ведомству императрицы Марии Федоровны, получив чин коллежского асессора. На службе появлялся редко, зато красивый чиновничий мундир и треуголку носил постоянно. Много жертвовал, но исключительно учреждениям под патронажем царской семьи. Имел ордена — Станислава и Анну, рассчитывал вскоре получить Владимира, дававшего право на потомственное дворянство. Словом, жил в свое удовольствие и в пику либералке-матери. Настоящей же его страстью оказалось искусство — театр, живопись, к которым Варвара Алексеевна, кстати говоря, была равнодушна, так что когда Станиславский с Немировичем-Данченко явились к ней просить денег на МХТ — вежливо спровадила гостей: в тот год изрядно потратилась на учреждение больниц, читален, университетов и курсов для рабочих.
Михаил часто печатал в газетах свои критические статьи, особенно о постановках любимого Малого театра. Под псевдонимом, конечно, — Михаил Юрьев. Рецензии отличались парадоксальностью и необычностью взгляда. Что касается наук — понемногу он занимался и ими. Во всяком случае, написал и опубликовал за свой счет исторические труды «Спорные вопросы западноевропейской исторической науки» и «Карл V и его время». Последний опус Морозов имел неосторожность послать в дар любимому драматургу Сумбатову-Южину. Тому работа не понравилась. Уловил он там презрение к родовитым феодалам и воспевание нарождающейся буржуазии. В самом желчном настроении драматург принялся воображать, кто такой этот Михаил Юрьев, столь претенциозно истолковавший эпоху Карла V... А воображение у драматургов буйное! Как потом уверял Сумбатов-Южин — своего персонажа купца Рыдлова он придумал из головы, исходя исключительно из образа, навеянного историческим трудом о Карле V, мол, знать не знал, что автор — Миша Морозов. И только когда читал почти готовую пьесу «Джентльмен» родственнику Немировичу-Данченко, тот заметил, что в Рыдлове легко узнается Морозов и что Михаил Юрьев — именно его псевдоним. После чего Немирович-Данченко якобы поразился силе таланта драматурга, так точно воспроизведшего образ автора «Карла V...» по тексту. Скорее всего, Сумбатов-Южин слукавил, что знать не знал, в кого метил. А пьеса между тем получилась злой. Герой то и дело разражается самодовольными монологами вроде: «От нас, третьего сословия, теперь вся Россия ждет спасения. Ну-ка, мол, вы, миллионщики, обнаружьте ваш духовный капитал. Прежде дворянство давало писателей, а теперь, уж извините, наша очередь. (Загибая пальцы.) Позвольте, во-первых, за нами свежесть натуры. Мы не выродились, как дворяне. Во-вторых, обеспеченность, это тоже важное условие: творить человек может только на свободе. А какая же это свобода, ежели у человека — pardon! — и подметки даже заложены? Наконец, я так свою книгу издам, что одной внешностью всякого ушибу. Вот и выходит, что сливки-то общества теперь мы. Дудки! Нас уж не затрешь. Теперь вокруг капитала все скон-цен-три-ровано».