Георгий Штиль. Мои университеты
Я, тогда неопытный актер, снялся в картине «День счастья» с уже знаменитым Баталовым. Конечно, страшно робел, часто спрашивал у Алексея: «Как играть?» — «В этой сцене играй так, будто продаешь женские лифчики!» Я расплылся в смущенной улыбке, камера заработала, и оказалось — это именно то, что нужно!
Мне повезло — я работал со многими потрясающими актерами: Олегом Далем, Володей Высоцким, Олегом Борисовым, Павлом Луспекаевым, Сашей Демьяненко, Олегом Басилашвили, Сашей и Мишей Боярскими, Мариной Нееловой, знал Василия Шукшина и Булата Окуджаву. Причудливым образом их судьбы переплелись с моей. Я видел и трагедии, и комедии. Успехи и неудачи товарищей переживал как свои. И когда кто-то уходил из жизни, долго не мог поверить, что это правда. Я был старше многих коллег и считал их потерю несправедливой. Да и сказать по-честному, я не собирался быть актером, а они посвятили этой профессии жизнь.
...В детстве я сидел на руках у Сергея Мироновича Кирова. Того самого кумира пролетариата, которого боготворили ленинградцы и знали люди во всем СССР. Но сам этого не помню, мне тогда было примерно два года, про Кирова с гордостью рассказывал отец. Сергей Миронович жил неподалеку от нас, мы занимали семнадцатиметровую комнату в коммуналке на улице Красных Зорь, которая до начала девяностых называлась Кировским проспектом.
Отец говорил, что Мироныч (так Кирова звали в народе) был общительным и простым человеком. С ним папа познакомился в сквере недалеко от дома, где часто со мной гулял. Несмотря на то что отец не занимал высоких постов, а трудился на заводе «Электрик», Киров любил с ним побеседовать. Поэтому убийство Сергея Мироновича отец переживал как личное горе.
А вот войну я помню хорошо. Когда она началась, мне было девять лет.
Отца не взяли на фронт из-за немецкой фамилии, но оставили в тылу, ведь он трудился на стратегическом оборонном предприятии. А меня, младшего брата Сашу, маму и бабушку отправили в эвакуацию в Башкирию. Пока мы добирались до села Надеждино, где пробыли всю войну, я пережил свой первый шок. Эшелон перед нами разбомбили. Все вокруг было усеяно трупами — не просто телами, а оторванными руками, ногами, головами. Мама закрывала мне глаза, но я все равно успел увидеть эту страшную картину и запомнил ее навсегда.
В Надеждино Калтасинского района нам дали угол в избе Бишаровых. Они помогали во всем как родственники, я быстро подружился с сыном хозяина дома — Гришей. Вместе мы пахали и сажали картошку, собирали вилами сено. В десять лет меня поставили за соху. Вместо лошади ее тянули женщины, а я шел сзади и направлял.
За пять лет эвакуации были разные случаи: однажды я отморозил пальцы рук и ног. Нас послали в лес за дровами, сани перевернулись, и пока Гриша бегал за помощью, я уснул. Если бы помощь пришла позднее, просто замерз бы насмерть. Конечно, всем тогда было трудно. Несмотря на то что мама устроилась на работу кассиром, мы голодали. Летом ели крапиву и лебеду, сушили черемуху и делали из нее муку, добавляя кору вяза. Собирали ягоды, сушили. В аптеке нам давали за них муку. Но вспоминаю и много хорошего: в Башкирии я научился кататься на самодельных лыжах, зимы там были снежными. Сделал коньки из ухвата.
Недавно я снова побывал в Надеждино и будто вернулся в военное детство. Меня там до сих пор помнят. В местном краеведческом музее мне посвятили целую экспозицию, на память подарили картину: на ней вид села с Барьязинской горы. Невероятно, но встретился со своим другом детства Гришей, с которым не виделся столько лет! Познакомился с его семьей, мы обнимались, долго говорили. Пока жила мама — она писала Бишаровым из Ленинграда. Ну а после ее ухода эта связь надолго прервалась.
...Мы вернулись из эвакуации в 1945 году. Я окончил восемь классов и решил стать летчиком, но провалил (вот ирония!) экзамен по немецкому языку. Не знаю, почему так получилось. Ведь я неплохо говорил и по-немецки, и по-польски, сказывались мои корни с папиной и маминой стороны. Тогда я сдал экзамены в мореходку, но вылетел оттуда за драку. Помню, после зачисления нас отправили в Архангельск. Там я впервые попробовал спиртное вместе с ребятами: выпил пива и немного водки. Захмелел сразу и сильно. И тут какой-то парень в компании вдруг заявил:
— Да Ленинградская блокада — это все преувеличение, не так страшно и было, наверное.
— Ну ты и гнида! — я встал и дал ему в лицо.
За это меня «депортировали» — взяли за руки и за ноги и перебросили через забор. В общем, уехал домой, год проучился в машиностроительном техникуме, бросил его и ушел в техникум физкультурный — тогда я увлеченно занимался спортом, а особенно любил бокс.
Если честно, и не собирался становиться актером. Думал, буду тренером. Но со второго курса техникума меня призвали в армию. Служил в Калининграде, в ВВС. Наша часть под номером 49722 называлась ЗОС — земное обеспечение самолетовождения. Именно в армии я впервые вышел на сцену.
Поспособствовали этому отец и командир части. Папа прислал мне книгу с миниатюрами Аркадия Райкина. Он ведь сам был артистом народного театра в свободное от завода время. И так много играл, что его называли «Заслуженный артист завода «Электрик».
Был какой-то праздник, по-моему, Седьмое ноября. Накануне командир построил нас и выбрал несколько человек, в том числе и меня: «Будешь, Штиль, участвовать в самодеятельности».
Я дико закомплексовал. Но деваться было некуда: решил подготовить пару монологов Райкина, какие-то рассказы, басни. Все заучил наизусть. Выступали в местном Доме офицеров. Я вышел на сцену, начал читать, и вдруг... мои стеснение и неловкость куда-то ушли. Все хохотали, хлопали, и я в тот момент понял, что не хочу больше быть тренером, а хочу поступить в театральный институт.
Но техникум я все же окончил. Мне было двадцать пять лет, весь год параллельно учебе бегал на занятия в молодежно-эстрадный коллектив Дома культуры. И вот после получения диплома узнал, что в Ленинграде проводят просмотр знаменитые актеры, в том числе Павел Массальский. Я решил попытать счастья, прочел перед своими кумирами басню и к моей великой радости был принят в Школу-студию МХАТ в Москву.
Приехал, мне дали комнату в общежитии на Трифоновской. Захожу и вижу за столом крепко пьяного парня. Поздоровался. Он поднимает мутные глаза и спрашивает: «А ты кто такой? Абитуриент?» Я не знал, что такое абитуриент, но на всякий случай отступил на пару шагов к дверям. А мой собеседник упал лицом на стол и захрапел. Как выяснилось позднее — это был один из лучших актеров страны Олег Табаков. А пил он с горя: после окончания Школы-студии его не приняли во МХАТ.
...Но Москва мне категорически не понравилась, я решил вернуться домой и отнес документы в Ленинградский театральный институт имени Островского. Курс набирала замечательный педагог Елизавета Тиме. Со мной учились Ваня Краско, Саша Боярский, Стас Ландграф, Ира Вознесенская и Таня Тарасова. Все они стали потом заслуженными и народными артистами.
Но и тут не обошлось без курьезов. Актерское мастерство сдал на отлично, но чуть не провалил сочинение. На самом деле я писал его первый раз в жизни. Тема была о творчестве Маяковского. Долго не мог выжать из себя ни слова, а потом нашел шпаргалку и благополучно все оттуда списал. Думаю, преподаватели это заметили, но не стали заваливать перспективного студента.
После зачисления мы поехали в поселок Волосово — на картошку. Там-то я и подружился с Сашей Боярским, старшим братом Миши. Работали мы ударно, убирали картошку, морковку и турнепс, к вечеру еле доползали до кроватей. Но после отбоя болтали, хохотали, на гитарах играли.
И вот лежим как-то травим байки: я, Сашка Боярский, а между нами девчонка со второго курса. Заходит в барак председатель колхоза и багровеет:
— У вас тут полный разврат!
— Так она у нас травести, — пошутил Сашка.
— Такая молодая, а уже травести?! — рявкнул председатель.
Это была ныне народная артистка РФ Александра Назарова. Она популярна, до сих пор много снимается. Конечно, никакого разврата у нас и в помине не было. С Сашей мы общались как со «своим парнем» и вместе играли театральные отрывки в институте.
А лучшего друга я однажды чуть не убил. Играли мы с Сашкой отрывок из спектакля о войне. Он был раненым бойцом, а я выносил его из-под обстрела. Показывали эту сценку педагогам в первой аудитории — той самой, с историческими колоннами. Несу я Сашку на плече, держу руками за ноги. Подхожу к столу, где сидит Тиме, и объявляю: «Вот и все!» Отрывок понравился, Елизавета Ивановна одобрительно улыбнулась. Я от радости и забыл, что друг-то у меня на плече болтается. Резко развернулся к дверям и... со всего размаху ударил его головой о колонну. Боярский потерял сознание. Вызвали скорую, оказалось — у него сотрясение мозга. Я страшно переживал, но, слава богу, у Сашки не было последствий этой травмы.
Окончил я вуз почти в тридцать и вытянул счастливый билет: еще во время учебы нас с Ваней Краско взяли в Большой драматический театр. С тех пор я так и служу здесь, больше пятидесяти шести лет. В наш театр влюбился сразу и бесповоротно. Еще третьекурсником попал на репетицию знаменитого спектакля «Идиот» с Иннокентием Смоктуновским в главной роли. Наш преподаватель Игорь Горбачев провел человек шесть студентов мимо охраны и посадил на галерке, чтобы Товстоногов не заметил. (Он не выносил присутствия посторонних во время работы.)
Удивительно, но у Смоктуновского князь Мышкин не получался. «Это не артист! — кипятился Товстоногов. — Найдите мне другого!» Спасла будущую звезду наш педагог Роза Сирота. «Дайте мне две недели», — попросила она Георгия Александровича. Не знаю, как она смогла перевернуть роль за такое короткое время. На следующей репетиции режиссер был уже доволен и игрой, и артистом.
БДТ открыл многих моих коллег и сделал их звездами. На наши спектакли люди ехали со всей страны. Билеты раскупались в день продажи. Это и сейчас так. Меня Товстоногов тоже воспитывал. На первых спектаклях постоянно ругал: «Жора, я вас не слышу». Тогда микрофоны на сценах театра не использовали, и мы должны были постоянно тренировать голос.
Придя в БДТ, я ловил каждое слово старших коллег. Вокруг были звезды: Луспекаев, Копелян, Полицеймако, Лавров, Стржельчик, Лебедев, Макарова, Шарко. Иногда суждения моих кумиров были вовсе не о театре. Виталий Павлович Полицеймако любил выпить. Ему однажды сказали: