Евгения Образцова: «Мама не раз мне говорила: «ты — борец, а это хорошее качество для балерины»
«Идет балет «Онегин», последняя картина. На прощание Гремин целует Татьяну в темечко, подходит к дверям, оборачивается. И тут я замечаю, что партнер очень странно на меня смотрит. Вскоре в гостиную вбегает Онегин. Начинается наш дуэт, и я понимаю, что он, обнимая меня, хочет что-то смахнуть с моей головы. Начинаю нервничать, подумала, что у меня прическа развалилась. Наконец с третьего захода Онегин убирает что-то с моих волос. Оказывается, к ним прицепились усы Гремина», — вспоминает прима-балерина Большого театра Евгения Образцова.
— Евгения, недавно в Большом театре вы исполнили главную роль в возобновлении знаменитого балета Леонида Лавровского «Ромео и Джульетта». А ведь именно с этого шекспировского образа более 20 лет назад началась ваша театральная карьера. Впервые вы станцевали эту героиню в спектакле Мариинского театра в 18 лет: это был единственный случай в истории прославленной труппы, когда роль Джульетты доверили такой юной артистке...
— Да, это была моя первая главная роль. И так, как над «Ромео и Джульеттой», потом ни над одним спектаклем не работала... Готовила роль девять месяцев, как будто ребенка вынашивала. Репетировала очень скрупулезно. Днем с Нинелью Александровной Кургапкиной, а вечером с Александром Александровичем Степиным — моим педагогом по актерскому мастерству из Академии Вагановой. А еще обратилась к драматической актрисе и режиссеру Ирине Долининой. Мы с ней разбирали спектакль так, как будто это была постановка в драматическом театре. Через 15 лет, уже в Большом театре, станцевала Джульетту в другой версии — Алексея Ратманского. И вот теперь постановка, которую осуществил Михаил Леонидович Лавровский...
Конечно, структура образа остается. Но моя героиня меняется. Ведь я взрослею, могу применять какие-то смелые приемы, о которых раньше и не знала. Сейчас у меня больше опыта, знаний, поэтому в танце появилось больше красок. Это придает большую уверенность. Поэтому, танцуя в спектакле Лавровского, я просто наслаждаюсь!
— В балетных спектаклях все отрепетировано до мельчайших мелочей. А бывает, что на сцене возникают какие-то непредвиденные ситуации?
— Я много раз исполняла роль Татьяны в балете «Онегин», а Гремина со мной почти всегда танцевал Александр Водопетов. И вот последняя картина — в доме Греминых. В комнату к Татьяне, только что получившей письмо от Онегина, приходит муж. Они общаются, на прощание Гремин обнимает Татьяну, целует в темечко, подходит к дверям и в последнее мгновение оборачивается. И тут я замечаю, что Саша очень странно на меня смотрит: выразительно и с некоторым испугом. Не понимаю, в чем дело.
Гремин уходит, и вскоре в гостиную вбегает Онегин, который почему-то тоже смотрит на меня как-то удивленно! Начинается наш финальный, очень драматический дуэт. И я понимаю, что он, обнимая меня, хочет что-то смахнуть с моей головы. Потом новая поза, и партнер опять что-то делает над моими волосами. Начинаю нервничать, пытаюсь разглядеть себя на тени от софитов. Замечаю, что у меня на голове что-то болтается. Я подумала, что это моя прическа развалилась. А как же дальше танцевать? Наконец с третьего захода Онегин срывает что-то с моей головы: вижу, как он, довольный, выдыхает. Оказывается, к моим волосам прицепились усы Гремина, болтаясь как бантик! Как говорил герой Никулина в фильме «Бриллиантовая рука», «у вас ус отклеился»...
А однажды я не успела надеть очень важный костюм в балете «Утраченные иллюзии». Действие там сначала происходит в балетном зале, поэтому на героине что-то вроде балетного корсета с юбкой. Но затем она переодевается в очень красивое платье в клетку и приходит в мансарду к Люсьену, своему любимому.
И вот идет спектакль. Я тогда почему-то очень устала после первых сцен. Костюмер зовет переодеваться:
— Женя, быстрее.
А я отвечаю:
— Не трогайте меня, я так устала, мне сейчас выходить на дуэт...
Она не понимает, почему от нее отмахиваюсь, но я совершенно забыла, что мне надо переодеться! В итоге, когда открыла дверь мансарды, вижу очень удивленный взгляд Люсьена — Владислава Лантратова. И только в этот момент понимаю, что не переоделась в клетчатое платье, то есть моя героиня шла по парижским улицам к любимому в балетном костюме! И я громко говорю Владу — но так, чтобы зрители не слышали: «Ну, извини!..»
— А как вы вообще попали в балет?
— Мои родители — танцовщики, оба окончили Вагановское училище, мама проходила класс усовершенствования у знаменитой Наталии Дудинской. Я тоже училась в этом заведении, когда оно уже называлось Академией Русского балета имени Вагановой. А родилась буквально «на брегах Невы»: роддом имени Отта находится на стрелке Васильевского острова. И жили мы «у воды» — у реки Смоленки, на улице со смешным названием Наличная. Непонятно, в честь чего ей дали такое имя — то ли оконных наличников, то ли наличных денег... (Смеется.)
После училища родители пришли работать в Малый театр оперы и балета имени Мусоргского (теперь он называется Михайловский). Папа потом танцевал в разных московских труппах, а мама вначале была солисткой, но потом ушла в кордебалет.
— Почему?
— Ей физически тяжело было выдерживать большие нагрузки, не хватало выносливости. Она была совсем субтильной, с длинными ногами и руками. Говорила, что постоянно находилась на грани обморока. А я в этом смысле пошла в папу: он спортивного телосложения, крепкий, сильный.
— Эпитеты «сильная», «выносливая» с вами совершенно не вяжутся, ведь вы такая хрупкая и воздушная! Какой у вас рост и вес?
— Рост 164 сантиметра, вес — 47 килограммов... На самом деле причина не только в строении тела, мышц. Мне, конечно, физически тоже всегда тяжело, как и всем в балете. Но мне не раз говорила мама: «Ты — борец, а это хорошее качество для балерины».
— Актерские дети часто рано выходят на сцену. А вы?
— Конечно! Еще до школы в одной опере изображала голодного ребенка, который держал в руках кусок сыра. На меня шел огромный дядька и страшным голосом пел: «Отдай сыр! Отдай! Я дам тебе что-то другое». Я же должна была изображать испуг и пятиться назад. Когда стала чуть постарше, довольно часто выходила на сцену вместе с другими детьми в операх «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». Спектакли шли вечером, но меня это совершенно не утомляло, наоборот, это был праздник.
В театре мне вообще все нравилось, проводила там очень много времени: не с кем было оставить дома, и мама, отправляясь на репетиции или спектакль, брала меня с собой. До сих пор снятся мои любимые закутки в Малом оперном. Сейчас, после ремонта, здание изменилось. Но у меня в памяти остались те старые, обветшавшие помещения, где можно было найти все что угодно. Это было так романтично! Обычно мы с ребятами бегали в душевые, потому что там стоял специфический таинственный запах, все время шел непонятный пар. А еще потому, что там можно было увидеть крыс!
— Не боялись их?
— Нет, наоборот, это мы с мальчишками за ними гонялись, они были такие большие, жирные... А когда компании не было, обычно шла в костюмерный цех, где можно было надергать немножко красивых камушков с оперных костюмов, например бояр из «Бориса Годунова». Тогда я не считала, что это грех. (Смеется.) Если в цех заходил костюмер, просто ныряла в эти костюмы, размещенные на десятках вешалок, и замирала. Он меня не замечал, проходил мимо. И я выныривала и продолжала дальше «обирать» бояр...
Артисты к нам, детям, относились с симпатией, иногда подтрунивали над нами, причем чувством юмора всегда отличались певцы. В служебном буфете была старая разнокалиберная посуда, иногда с трещинами и сколами (я все боялась, что порежусь). И вот однажды певцу досталась чашка... без ручки. Он долго ее рассматривал, крутил в руках. А потом увидел, что я за ним наблюдаю, и во весь голос запел: «Была здесь ручка, очевидно... Ну а сейчас ее тут нет...» Как же я смеялась!
Теперь иногда танцую в этом театре. И пусть интерьеры в нем изменились, но тот аромат из детства сохранился. Запах кулис, канифоли, грима. Тогда пользовались еще советской косметикой, которую снимали вазелином, я сама в юности все это употребляла. А в детстве в маминой гримерке просто наблюдала, как красятся балерины, как они преображаются, болтают, хохочут. И думала: «Какая у них интересная, счастливая жизнь!»
— И начали мечтать о балете?
— Нет, идти в балет не хотела. Мне очень нравилась оперетта. Говорила родителям:
— Хочу петь и танцевать.
Они уточняли:
— Петь или танцевать?
А я:
— Петь и танцевать!
Мама смеялась:
— Хочешь, как в фильме «Веселые ребята», исполнять «Тюх, тюх, тюх, тюх, разгорелся наш утюг»?
И я кивала:
— Да, хочу вот это!
Но родители, видя мои данные — огромный подъем и абсолютную выворотность, — отвели в хореографическое училище. К тому же там ребенок будет с утра до вечера занят, не попадет ни в какие дурные компании...
Первый год я филонила: была ужасной лентяйкой, не хотела учиться. И только когда мама отдала меня на дополнительные занятия к Николаю Ивановичу Тагунову (он работал в Малом оперном), мой детский мир перевернулся. Я стала фанатично заниматься балетом, интересоваться тем, что его окружает: живописью, драмой, оперой, музыкой. Тагунов — мой главный учитель, к нему я ходила на занятия каждый день после уроков в академии. Он не только учил грамотно танцевать, он меня поддерживал, хвалил. А вот в академию шла как в сумасшедший дом.
— Почему?
— Перед некоторыми педагогами, Людмилой Николаевной Сафроновой и Инной Борисовной Зубковской, ученицами Вагановой, я преклонялась. Последний год нас вела Марина Александровна Васильева, которая стала моим ангелом-хранителем. Она наконец осветила для меня темный мир академии, сказав: «Все прекрасно, ты лучшая!»
Но с другими учителями сложились сложные отношения. Иногда были виноваты сами педагоги, иногда мой непростой характер — во мне присутствовал детский нигилизм, вспыльчивость. Я была бунтаркой, особенно если видела несправедливость. Сейчас существует понятие «буллинг», это когда дети издеваются друг над другом. А меня гнобила собственный педагог младших классов.
— Как? Била по ногам, как иногда показывают в фильмах о балете?
— Самое страшное не подзатыльник, а психологическое давление и унижение. Та педагог возненавидела меня за то, что занимаюсь с Тагуновым, что ему больше доверяю. И из-за этого хотела сломать ребенка! После одного экзамена, на котором я отлично станцевала, вдруг получаю четыре с минусом. Та педагог саркастически добавила:
— Будь благодарна, тебе хотели поставить три! Но я за тебя поборолась.
На что я ответила:
— Спасибо вам большое, но я себе цену знаю! До свидания! — и хлопнула дверью...
Да, я, слава Богу, очень упертый человек. И достаточно самокритичный — меня невозможно захвалить. Все скажут: «Ты сегодня танцевала просто идеально!» А я все равно сто раз пересмотрю запись спектакля, тысячу переспрошу своего педагога. И обязательно найду в своем исполнении какие-то недочеты.
— После училища вас взяли в Мариинский театр...
— Это моя колыбель, в которой получила театральное образование. Потому что там моим педагогом стала Нинель Александровна Кургапкина, ученица Вагановой. Я видела, как она репетирует с Ульяной Лопаткиной, Ирмой Ниорадзе, Эльвирой Тарасовой: наблюдала, восхищалась, училась, впитывала...
— А как же бешеная конкуренция, театральные интриги, о которых рассказывают некоторые артисты балета?
— Для меня конкуренция — это вот что: замечать успехи коллег и стараться найти что-то свое или попытаться сделать еще лучше. Без конкуренции мы, балерины, наверное, не росли бы. И смена поколений — это прекрасно. В Большой приходят талантливые девочки, и я рада. Балет рано заканчивается, и нужно понимать, что тебе на смену придут новые танцовщицы. Каждая балерина, если она настоящая, удивительна и уникальна!