«Это я, внучка твоя»: история о том, как угасает пожилой человек
Иногда жизнь подбрасывает неожиданные и горькие рифмы. Участница нашего литературного конкурса Мария Фадеева поймала одну такую рифму в отношениях со своим дедушкой — и превратила в трогательный, глубокий рассказ «Лес памяти». Прочитайте его и, как говорилось в одной старой социальной рекламе, — позвоните родителям.
В сентябре-октябре Psychologies.ru, Школа писательского и сценарного мастерства Band и проект «Что я знаю о папе?» объявили опен-колл «Как память становится текстом». В течение месяца мы получали множество удивительных, трогательных и очень правдивых историй — о детстве и родителях, переездах и работе, любви и расставаниях.
Всего на конкурс поступило более 400 текстов, из которых редакция Psychologies.ru выбрала дюжину для публикации на сайте. Сегодня мы публикуем первый рассказ — «Лес памяти» Марии Фадеевой, посвященный отношениям с дедушкой и дедушкиному угасанию.
Лес памяти
Я бежала, и мне навстречу мчался лес, расплываясь и дрожа в тумане. Знакомая тропинка бросала под ноги кусочки коры и шишки, и те хрустели, как ореховая скорлупа. Ветки цеплялись за плечи, царапали щеки, пытались выколоть глаза. Я зажмурилась и позвала.
— Дедушка.. Деда-а…
Вслушалась в живую тишину. Наверху щелкнуло, будто полопалась пузырчатая пленка, на плечи посыпалась хвоя. Я вскинула голову. Крапчатый дрозд сорвался с ветки и исчез в колючей путанице елей.
— Дедушка-а…
Позвала снова. Лес не ответил мне (а может, это и был ответ?).
Внутри что-то раскрошилось, как хрупкие панцири улиток. Осколки вонзились в живот, во рту стало горько. Знакомое ощущение, из детства.
Мне тогда было пять.
***
Той осенью дед собрался за грибами и как обычно, взял меня с собой. Вышли рано утром, солнце только поднялось, а туман еще не успел растаять, запутавшись паутиной в верхушках сосен. Оделись по-походному, в лучшие «лесные» наряды. Дед в синих растянутых трениках и олимпийке, такой древней, что она помнила времена его атлетической молодости. На голове белая кепка с пластиковым козырьком. Я надела красные резиновые сапоги и оранжевую парку, которая досталась мне от сестры, как и почти вся моя одежда.
Мы шагали рядом: я и дед. В руках — плетеные корзинки, в карманах — складные ножи
Осень выдалась грибной. Дед то и дело останавливался, нагибался над корнями, присаживался в траву у пеньков. Солнечным бликом мелькал нож, и в руке у деда оказывался мясистый гриб. Червивые он оставлял лесу, а лучшие — отдавал мне. Дед научил меня отличать рыжики от лисичек, а ложных опят от съедобных. Показывал, где под трухой из листьев прячутся боровые грузди, как правильно их срезать — под самый корень, но не трогать грибницу.
— Чтобы в следующем году уродились и нас тут же ждали.
Обедали тоже в лесу: бутербродами с колбасой и горчицей, которые для нас собирала бабушка.
— Лисичкин хлеб, — говорил дед, откусывая разом половину.
Поваленная береза заменяла нам стулья и стол, будто специально накрытый зеленой бархатной скатертью мха. Я умяла свой паек, запила компотом из термоса. Внутри стало тепло и спокойно. В лесу еда всегда казалась вкуснее: с пряным привкусом хвои, смолы и листьев.
Дед знал лес как родной дом — куда ведет каждая тропа, на какой поляне раньше своего поспевает земляника. Где водятся лисы и куда лучше не ходить, чтобы не набрести на бурелом. С дедом я никогда не боялась потеряться.