Виктор Шкловский
1
Писать под Шкловского легко, а потому неинтересно. Его пародировали почти все современники, удачнее других — Зощенко:
«Вязка у них одна — “Серапионовы братья”. Литературных традиций несколько. Предупреждаю заранее: я в этом не виноват.
Я не виноват, что Стерн родился в 1713 году, когда Филдингу было семь лет…
Так вот, я возвращаюсь к теме. Это первый альманах — “Серапионовы братья”. Будет ли другой, я не знаю.
Беллетристы привыкли не печататься годами. У верблюдов это поставлено лучше (см. Энцикл. слов.).
В Персии верблюд может не пить неделю. Даже больше. И не умирает.
Журналисты люди наивные — больше года не выдерживают.
Кстати, у Лескова есть рассказ: человек, томимый жаждой, вспарывает брюхо верблюду перочинным ножом, находит там какую-то слизь и выпивает её.
Я верблюдов люблю. Я знаю, как они сделаны.
Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати, о балете.
Балет нельзя снять кинематографом. Движения неделимы. В балете движения настолько быстры и неожиданны, что съёмщиков просто тошнит, а аппарат пропускает ряд движений.
В обычной же драме пропущенные жесты мы дополняем сами, как нечто привычное.
Итак, движение быстрее 1/7 секунды неделимо.
Это грустно.
Впрочем, мне всё равно. Я человек талантливый».
И правда, талантливый, с этим никто не спорил. Слово, собственно, ни к чему не обязывающее. Его рецензия на книгу Белинкова о его старшем друге Тынянове так и называлась — «Талантливо!», хотя эта книга была для него нелестной и по духу скорее враждебной. Не зря Тынянов говорил, что свои письма к нему может подписывать не «преданный вам», а «преданный вами». Впрочем, он же писал ему: «Ты один у меня друг».
Его короткие абзацы, иногда по одному предложению, а иногда и по слову, — восходят к прозе Розанова, ассоциативное письмо — к Стерну, сам он о своих корнях многократно высказывался, поскольку, как большинство формалистов, подвергал формальному разбору не только свою прозу, но и собственную жизнь. (Кажется, главное их новаторство в том и состояло, что они научились рассматривать как сумму приёмов не только искусство, но и быт, и любовную игру, дальше других в такой формальной интерпретации собственной жизни зашла Лидия Гинзбург, но ведь это Шкловский предсказал ей — «В старости вы наконец напишете то, что думаете о людях».) Нам интереснее понять, почему таких кремнёвых с виду людей, как Шкловский, — литературных скандалистов, отважных полемистов, эсеров с боевым опытом, атлетов, неутомимых путешественников — советская власть ломала, а мягких с виду непротивленцев вроде Пастернака — сломать не могла. Почему Шкловский и многие люди сходного темперамента стали советскими, а презираемые ими, как бы выпавшие из времени интеллигенты — уцелели. Почему от виртуозного и разнообразного многописания Шкловского осталось так мало и никакие переиздания не возвращают интереса к нему, хотя он этого интереса достоин. Почему его вечный антипод и главная антипатия Чуковский, проживший почти столько же, — битый и мятый, гнутый и ломаный, оставивший в науке далеко не такой яркий след, — советским человеком всё же не стал и читается сегодня больше, лучше, интереснее. А Шкловский, открывавший фундаментальные законы развития литературы, — остался в своём времени: я сам не до конца это понимаю, поэтому мне и интересно.
2
Он прожил очень большую жизнь, двух месяцев не дожив до 92 лет: 1893–1984. Он как бы подтверждает старое наблюдение, что, кто пережил ужасы ХХ века, — тот уж будет жить долго, облучённый энергией трёх революций. Написал он, вероятно, больше всех формалистов, составлявших блестящую плеяду ОПОЯЗа (Общества изучения поэтического языка, основанного самым умным и незаметным его участником, а именно Осипом Бриком; самое умное в ХХ веке и заключается в том, чтобы быть наименее заметным). Шкловский был первоклассным прозаиком и, вероятно, великим филологом. Главные его прозаические сочинения: «Zoo, или Письма не о любви», «Третья фабрика», «Сентиментальное путешествие», «Жили-были», совместный с Всеволодом Ивановым фантастический роман «Иприт». Биографии его работы: жизнеописания лубочного писателя Матвея Комарова, художника Павла Федотова, Болотова, Марко Поло, Циолковского, книга о Минине и Пожарском, краткая биография Маяковского (1940, многажды переработана), массивный том «Лев Толстой» для серии ЖЗЛ. Наиболее фундаментальные теоретические работы — «Искусство как приём», «Гамбургский счёт», «Развёртывание сюжета», «Сюжет как явление стиля», «Материал и стиль в романе Толстого “Война и мир”», «Тетива», «Энергия заблуждения». Печатался он с девятнадцати до девяноста, и сам давно потерял счёт написанному.
Биография его до 35 лет довольно бурная, потом довольно ровная, если не считать трагедии — гибели сына на войне за два месяца до победы. Родился он в семье преподавателя математики. Вечный вопрос русской литературы — «Еврей ли вы?» — в его случае оправдан: по отцу еврей. Двух его старших братьев расстреляли: Николая в 1918 году (как эсера), Владимира в 1937-м (как религиозного деятеля, члена Союза православных братств). Виктор Шкловский в 1913 году с серебряной медалью окончил гимназию, ещё гимназистом начал печататься, поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, но не закончил его. В 1914-м ушёл добровольцем на войну, в 1915-м был возвращён в Петроград и отправлен учиться на водителя бронемашины, в 1917-м стал членом комитета Петроградского броневого дивизиона. От Временного правительства был направлен на Юго-Западный фронт, возглавил атаку и получил Георгиевский крест 4-й степени. Вскоре был командирован в Отдельный кавказский кавалерийский корпус в Персию и эвакуировал этот корпус в Россию, так что Октябрьскую революцию встретил в Иране. В Петроград вернулся в январе 1918 года. Участвовал в эсеровском заговоре. Бежал из Петрограда в Саратов, потом в Киев, где в составе автопанцирного дивизиона свергал гетмана Скоропадского и под именем Шполянского попал в роман Булгакова «Белая гвардия». Шполянский кажется старше, но ему, оказывается, 25 лет.
Потом он вернулся в Россию (следует полулегендарная история о прыжке с поезда, когда его узнал агент ЧК), благодаря заступничеству Горького выхлопотал у Свердлова прощение и стал в Петрограде одним из идеологов группы «Серапионовы братья». В это время он делает главные свои открытия. В 1922 году в городе начинаются облавы на эсеров, Шкловский чудом бежал, жил в Берлине, но очень ему там не понравилось. Ему казалось — и не без оснований, — что настоящая жизнь в России. И многим тогда казалось так. Пастернаку, например, который оказался в Берлине в это же самое время и тоже не захотел оставаться там вместе с родителями, вернулся.