Константин Победоносцев
1
Стиль Победоносцева — это и есть в концентрированном выражении эпоха русской реакции, и от застоя она отличается кардинально, потому что застой — это, в общем, бессодержательно. Это вялое плетение словес, которые давно ни о чём. Брежневский застой совсем не заморозок, это как раз бессильная попытка подморозить сплошное расползание. Не таков стиль Александра III и его главного идеолога. Различие тонко почувствовал Маяковский: советская реакция — это не Победоносцев, а Победоносиков, блёклая копия. Советское было прогрессистским по самой своей природе, хотя и пользовалось архаическими методами. Победоносцев же — это голос ледяной архаики, мёртвого, но могучего консерватизма, это не торможение, а сознательное отрицание всякого движения, и выражено это не вяло, а энергично. Тут нет никакой попытки сохранить лицо, характерной вообще для застоев; нет, это не лицо, а череп, оскал мертвечины, костяное клацанье, данс макабр. Читая «Московский сборник», постоянно восклицаешь: да это же… да прямо же… да один в один же! Так говорят сегодняшние идеологи русской весны, так говорила бы консервативная часть власти, если бы не стеснялась. Этот вирус ледяной смерти всё время бродит в русской крови, но никогда не может победить окончательно — в силу того, что страна у нас вообще не идеологическая, в ней мало кто во что-нибудь верит. Но вот Победоносцев верил, и потому «Московский сборник» — довольно страшная книга.
Тем не менее кое-какая застенчивость была присуща и ему. Всё главное тут проборматывается, говорится как бы впроброс, чтобы не успели возразить, а в качестве тезисов берётся бесспорное и очевидное. «Церковь как общество верующих не отделяет и не может отделять себя от государства, как общества, соединённого в гражданский союз» — это преподносится как нечто само собой разумеющееся, а между тем именно это и дало Мережковскому основания называть русскую церковь «антихристовой», а Соловьёву — предсказывать падение Третьего Рима. Почему это «самой коренной и глубочайшей потребностью души человеческой» является «потребность верования и единения в вере»? Насчёт верования согласимся, насчёт единения — позвольте: вера — дело интимное, в публичности не нуждается, государство созидается и держится не ею. «Личное верование не отделяет себя от верования церковного, так как существенная его потребность есть единение в вере». Да? В самом деле? Но логичнее было бы написать «моя потребность», ибо если вера ваша так слаба, что ей нужны государственная поддержка и общественная легитимация, то и счастливого вам пути в огосударствленную церковь, и даже в церковь-государство, как мечталось Леонтьеву; но опасайтесь возводить личную особенность в абсолютный закон. «Сила умственная, сила интеллигенции и мышления, весьма ошибается, если полагает в себе самой всё нужное для силы духовной» — вот оно, роковое разделение и даже противопоставление интеллекта и духа, лежащее в основе концепции Победоносцева. Ум для него — опасность, интеллигенция — оторванные от народа умники, сомневающиеся во всём, кроме себя. А надо сомневаться, надо всё время чувствовать себя чужой на празднике жизни! (Может, и надо, да не по вашей указке.)
«Невзирая на всякие свободы, повсеместно провозглашаемые, мы стремимся во всём под власть государства», — да ну? Это опять «я стремлюсь под власть государства», к чему же так обобщать? «Чуть у кого жмёт сапог на ноге, слышишь крик — государство должно вступиться»; согласитесь, г-н автор, этот крик совершенно вас устраивает, вам было бы желательно, чтобы и к церкви так взывали; но в действительности, увы, чуть у кого жмёт сапог на ноге — отовсюду крик: это государство жмёт! Не могло бы оно отойти чуть подальше? И это было ровно так уже и в шестидесятые годы позапрошлого века, а в восьмидесятые сделалось общим местом. Пастыри желают пасти — им невдомёк, что пасомые обладают уже собственным разумом; Победоносцев в «пульс толпы» вообще не верил, а в способность народа к суждению — подавно. В статье «Величайшая ошибка нашего времени» он говорит всё то, под чем сегодняшняя российская власть страстно желала бы подписаться — и, думаю, в ближайшие шесть лет подпишется, потому что притворяться уже бессмысленно: «Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции и проникла, к несчастью, в русские безумные головы. (…) Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей. (Опять эта экстраполяция личных особенностей на всё человечество; глубочайший пессимизм в отношении народа, движимого исключительно алчностью и тщеславием, — вот основа мировоззрения Победоносцева, и в этом смысле он, по крайней мере, нагляден. — Д. Б.) Не замечая, что пороки единовластия суть пороки самого общества, которое живёт под ним, люди разума и науки возложили всю вину бедствия на своих властителей и на форму правления и представили себе, что с переменою этой формы на форму народовластия или представительного правления общество избавится от своих бедствий и от терпимого насилия».
Вот оно, проговаривание впроброс наиболее существенных вещей. Пороки единовластия — суть пороки народа? В самом деле? То есть самая эта форма управления никаких пороков не имеет, а недостатки её объясняются лишь общей греховностью человеческой природы? То есть парламент у вас несовершенен, потому что личности парламентариев мешают им транслировать народную волю, а личность верховного правителя по определению совершенна? И зависимость от этой личности по определению благотворней, чем зависимость от толпы борющихся и конкурирующих индивидуумов? Какой, однако, незамутнённый, чистый и блистательный пример! «Парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение» — отлично, вот это и есть уже готовая оруэлловщина: «Свобода — это рабство». Единовластие и неизбежно сопровождающий его культ личности — это не торжество эгоизма, а парламентаризм — самое оно! «Избиратели являются для него (кандидата) стадом — для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе», — а для пастыря его подданные стадом не являются, конечно! Разве не то же самое слышим мы со всех сторон: нынешний лидер России — раб на галерах, а его конкуренты и оппоненты стремятся только к наживе! Он выполняет священную миссию, а остальные относятся к народу как к обманутому стаду. Путин — труженик на благо народное, а Навальный жаждет личного обогащения. Кто бы спорил.
«По теории, избранный должен быть излюбленным человеком большинства, а на самом деле избирается излюбленник меньшинства, иногда очень скудного, только это меньшинство представляет организованную силу, тогда как большинство, как песок, ничем не связано, и потому бессильно перед кружком или партией». Следите за рукой: тут исток теории заговора, возлюбленной конспирологии, главного инструмента российского консерватизма (они постоянно подсовывают эту идею властям, и в результате любая оппозиция воспринимается и преподносится как заговор, спонсируемый нашими иностранными врагами).