«…Готовый уже приговор»
«С агрономом не гуляй, ноги выдерну, можешь раза два пройтись с председателем», — писал в деревню жене командированный в Москву на выставку колхозник Николай в песне Высоцкого. У каждого свои представления об измене, её границах и формах. Вот и у советской власти они менялись, но всегда были довольно строгими…
«Хождение на сторону»
Первые годы «оттепели» в советской литературе были робкими, гораздо более робкими, чем 1960-е. «Не хлебом единым» Дудинцева и «Тугой узел» Тендрякова в смысле гражданского мужества, пожалуй, уступают солженицынскому «Одному дню Ивана Денисовича» и «Тёркину на том свете» Твардовского. Другое дело, что быть первым почти всегда и труднее, и опаснее. Новые границы допустимого очерчивались постепенно, и тем, кто их вольно или невольно нарушил, «прилетало» крепко.
Пример с реакцией на присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии за роман «Доктор Живаго» продемонстрировал, что обстоятельства его публикации оказались чуть ли не более важным и тяжким обвинением, чем содержание. Ведь назвать роман «антисоветским», по большому счёту, трудно. Он, скорее, несоветский, как «Мастер и Маргарита», как стихи обэриутов. Конечно, в сталинское время и этого бы хватило, но после ХХ съезда, казалось бы, подули другие ветры…
В чём-то, может, и другие; но вот то обстоятельство, что Пастернак «самовольно» передал рукопись на Запад, и то, что её публикация возбудила там новую волну разговоров о цензуре и иных несовершенствах общественного строя в СССР, подействовало и на власть, и на немалую часть «литературных кругов», как красная тряпка на быка. Нобелиата не посадили («…до чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели», — напишет потом Александр Галич), но от премии заставили отказаться, отовсюду, кроме Литфонда, поисключали, затаскали по собраниям, где обсуждали и осуждали.
Поэтому когда в 1962 году в сверхпопулярном у интеллигенции журнале «Иностранная литература» была опубликована статья официозного литературоведа (и некогда заместителя заведующего отделом культуры ЦК КПСС) Бориса Рюрикова «Социалистический реализм и его ниспровергатели», а в ней подробному разбору подверглись две «клеветнические публикации» на Западе, многие вспомнили атмосферу гонений на Пастернака четырьмя годами ранее. Правда, не решённым оставался вопрос: «А кто же жертва?»
…Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Борис Пастернак, «Нобелевская премия»
«Раскрытие псевдонимов»
Особый гнев автора статьи в «Иностранке» вызывали закрытое «забрало» автора небольшого исследования «Что такое социалистический реализм?» и повести «Суд идёт». Пренебрежительные слова «инкогнито», «аноним» и «неизвестный писатель» (в кавычках) употреблены Рюриковым на пяти страницах 18 раз! Сегодня, читая гневную отповедь номенклатурного литературоведа, хорошо чувствуешь досаду — и ведь не ухватишь: «Нас мало интересует, кто такой аноним, написавший статью о социалистическом реализме в журнале “Эспри”. Никто не собирается раскрывать его инкогнито» — ну да, ну да, конечно! Так-таки и никто?