Передел Европы. Часть I. Игры дипломатов
Джентльмены «в шляпах с перьями»
В 1918 году закончилась Первая мировая война – Grande Guerra, как ее называли в то время. А уже весной 1919 года в отношениях двух сближавшихся на рубеже XIX—ХХ веков держав – Италии и Франции – возникла трещина. 23 мая 1919 года в четыре часа вечера на межправительственном заседании Парижской конференции премьер-министр Франции Жорж Клемансо «впадает в чрезвычайно грубый тон», обращаясь к премьеру Италии В. Орландо1. Представитель итальянской делегации Л. Альдрованди-Марескотти в книге «Дипломатическая война», вышедшей в 1944 году, передает слова Клемансо: «Я должен сообщить важную вещь /…/, которая касается вас. Мне сообщили, что итальянское общественное мнение очень возбуждено против Франции. Это – факт, в рассмотрение причин которого я не желаю входить. /…/ «Марсельеза» была освистана в Турине; французские офицеры подверглись оскорблениям в различных местах. /…/ Я запросил военное министерство о том, нельзя ли немедленно отозвать их оттуда, но мне было отвечено, что Милан является базой французских войск в Италии и что, если база будет перенесена в другое место, придется отозвать все войска. Я не хочу делать этого, не посоветовавшись с г. Орландо. Опасно отзывать их. Это будет свидетельствовать о том, что между Францией и Италией происходят трения. Это нехорошо. С другой стороны, если войска не будут отозваны, можно опасаться повторения весьма серьезных инцидентов. Я не могу взять на себя ответственности за допущение этих инцидентов».
1 Витторио Эмануэле Орландо (19 мая 1860 – 1 декабря 1952) – итальянский политик, председатель совета министров Италии в 1917—1919 годах.
В тот момент Италия была несказанно раздосадована тем, что полного выполнения всех пунктов Лондонского договора не происходит: она получала Триест, Трентино и Южный Тироль, но США выступали против передачи ей Далмации и Фиуме. Воинственные амбиции, основанные на «священном эгоизме» и националистическом подстрекательстве правых, кризис в стране, вызвавший, напротив, прилив левых, «красных» настроений, обида на Антанту, отказывающуюся отдать все обещанное перед войной – все это сделало Италию нервозной и крайне опасной соседкой европейских государств. Уже одно присутствие на ее территории союзных французских войск Италия воспринимала как национальное оскорбление. Такие настроения и привели к экстремистским проявлениям, направленным против французского корпуса.
Витторио Орландо в ответе своему французскому коллеге указывает именно на эти причины: «Мне очень жаль, что я не в состоянии отрицать того, что общественное мнение Италии причиняет мне серьезные заботы. Это является результатом ожесточения, вызванного продолжительной войной и тревогой по поводу того обстоятельства, что наиболее интересующие Италию вопросы не получили еще разрешения».
Довольно жалкие оправдания, но премьеру Орландо, балансирующему между «своими» и «чужими», в тот момент не позавидуешь: он готов идти на любые унижения и оправдания, лишь бы добиться главного – выполнения Лондонского соглашения, подписанного перед войной. То есть всех его пунктов. Однако ведущим странам Европы в сложившейся после войны обстановке эти условия уже не кажутся выполнимыми и разумными – просто потому, что все изменилось. Итальянской делегации предлагают в ответ лишь четырнадцать пунктов, да и за них приходится бороться всеми дипломатическими и не дипломатическими методами.
Воинственной беспардонностью своих соотечественников итальянский премьер озабочен ничуть не меньше. Италию раздирают страсти: социалисты, коммунисты, фашисты и даже футуристы рассуждают о судьбах Европы не хуже действующих политиков и дипломатов.
Так, например, еще 20 сентября 1918 года в новом издании «Roma futurista» («Римский футуризм») появился манифест Филиппо Томмазо Маринетти, седьмой пункт которого гласил: «Армия и флот должны поддерживаться в готовности до расчленения Австро-Венгерской империи /…/ Наша война должна быть доведена до полной победы, то есть до уничтожения Австро-Венгерской империи и обеспечения безопасности в наших естественных границах на суше и на море, без чего мы никогда не будем иметь свободные руки для осуществления нашей задачи по очищению, обновлению и возвеличиванию Италии».
И особенно пугает дипломатов поведение непредсказуемого поэта-националиста Габриэле Д'Аннунцио. Тот вполне мог совершить нечто из ряда вон выходящее. Он уже попытался прорваться на встречу с американским послом, размахивая револьвером.
Посол Томас Нельсон Пейдж2 был в ужасе от эпатажных появлений этого сумасшедшего драматурга на политических раутах. Он и сам писатель (впоследствии – автор более 20 книг и мемуаров «Italy and the World War»), но в политике человек умеренный и спокойный. Пейдж даже пообещал: если 4 мая Д'Аннунцио опять пустят на заседание, дипломатические отношения США с Италией будут прерваны.
2 Томас Нельсон Пейдж (23 апреля 1853 – 1 ноября 1922) – американский писатель, посол США в Италии в 1913—1919 годах.
И Орландо, «возвращаясь в гостиницу,/…/ думает о том, что произойдет сегодня в Риме: он запретил произнесение речи в Августео3 Габриэлем Д'Аннунцио». Премьеру хочется уладить все мирно, но он итальянец и вынужден исполнять свой патриотический долг. Орландо – заложник долга.
3 Римский театр
Легион Д'Аннунцио: непредсказуемый поэт
Маргинальный писатель Д'Аннунцио, лидер правых радикалов, на волне патриотических настроений решал свои собственные задачи. Повышение своей популярности и значимости, репутация не просто бунтаря, но лидера, «команданте», вербовка не только влюбленных поклонниц, но и фанатично преданных мужчин-легионеров – все это не кажется столь уж оригинальным, поскольку согласуется с генетической памятью о древнеримских традициях и великой эре великих триумфаторов. Впрочем, это не только итальянская или римская черта: она типична для амбициозных людей всех стран мира. Эта черта формирует наполеонов. Поэту Д'Аннунцио мало было сочинять монументальные драмы о мертвых людях на живых обломках великого римского прошлого, вроде «Мертвого города». Ему мало было придумывать новеллы, исполненные эротизма, величия и духа смерти. Д'Аннунцио желал быть не только творцом, но и музой: он желал не только красиво писать, но и красиво жить. Он кружил на самолете над Веной, разбрасывая листовки. О нем сочинялись легенды. Говорили, что он ходит в ботинках из человеческой кожи и пьет вино из черепа девственницы. Позднее апологеты и биографы Д'Аннунцио, оказавшиеся во власти сокрушительного обаяния этой личности, не могли прийти к единому знаменателю при создании внешнего портрета: одни видели его брутальным провинциалом с крепкими рабочими руками и глазами мелкооптового торговца, другие – утонченным столичным дворянином с изящными пальцами и томным взором. Художник Бенуа вообще изобразил его штрихами – в виде эскиза, где человека не разглядеть, а есть только загадка. Но он был не первым и не вторым, а чем-то еще, не похожим на свои портреты. Возможно, той самой загадкой с эскиза Бенуа. Ему это льстило.