Трезвость особая
«Москва — Петушки» как путь праведника
Поэма Венедикта Ерофеева, как известно, была впервые опубликована в СССР на страницах журнала «Трезвость и культура». Шел 1987 год. По стране, вызывая всеобщую оторопь, катилась горбачевская антиалкогольная кампания с ее «безалкогольными свадьбами» и водкой по талонам. В «Юности» печатали Вознесенского, чьи строки умело балансировали между оптимизмом и отчаянием: «Человек проснулся трезвый — / он не врезал, / не дерябнул политуры / с гением литературы». По рукам ходили распечатки с лекциями академика-патриота Федора Углова — о страшном количестве, выпиваемом душой населения. «Москву — Петушки», давно разошедшуюся в самиздате, решили легализовать как текст, соответствующий требованиям момента,— то есть как разоблачение искореняемого порока: вот до чего может довести себя советский человек, если будет мешать кубанскую с розовым крепким. Юрий Сапрыкин отмечает, что природа опьянения главного героя поэмы остается необъясненной.
Решение было столь же политически проницательным, сколь и комичным: уже через три года в предисловии к первому книжному изданию «Москвы — Петушков» над ним вовсю издевался филолог Владимир Муравьев (автор канонического перевода Толкина и друг Ерофеева): «Попробуйте представить Ерофеева обличителем — и сами увидите, что у вас получится. Ничего у вас не получится, кроме все того же странного безобразия». Действительно, сложно представить, чтобы поэма Ерофеева отвратила кого-либо от пристрастия к алкоголю — скорее она способна его возвысить и поэтизировать (что неоднократно, читатели не дадут соврать, и проделывала). Никаких big data не хватит, чтобы подсчитать, сколько раз фраза «И немедленно выпил» произносилась за тем или иным столом — и никогда с осуждением. Однако при перечитывании текста трезвым взглядом становится заметна одна деталь: притом что эта поэма воспевает пьянство, прославляет самые дикие его проявления (несколько иронически, но все же), возводит его в ранг личной доблести, национальной особенности и чуть ли не духовной практики — Веничка, каким он предстает на ее страницах, будто бы не вполне пьян.
Тут мы вступаем на зыбкую почву: алкогольный опыт — предмет общеизвестный и при этом, так сказать, феноменологически не проработанный. Его описание часто сводится к междометиям, нечленораздельному мычанию или приблизительному обозначению обстоятельств места-времени — потом в скверу, где детские грибочки, потом не помню, дошел до точки. Нет сомнений, что какие-то составляющие этого опыта в «Москве — Петушках» схвачены предельно достоверно, особенно на первых страницах: невыносимая утренняя тяжесть бытия, попытка расплести и рационализировать едва различимые воспоминания про вчера, невербализуемая гамма чувств, накрывающая после первой на перегоне «Серп и Молот — Карачарово». Все это изумительно точно. Но дальше…