От оргазма до маразма
Алексей Васильев о том, что за 50 лет стало с «Мужчиной и женщиной» и французской мелодрамой
В прокат выходит фильм «Мужчина и женщина: Лучшие годы» — почти как полвека назад, когда получивший гран-при Канна фильм Клода Лелуша «Мужчина и женщина» начал триумфальное путешествие по советским кинотеатрам. Лелуш в третий раз возвращается к своим героям, на этот раз — чтобы проститься с ними навсегда.
Говорят, когда советский министр культуры Екатерина Фурцева посмотрела «Мужчину и женщину» Клода Лелуша, ее потрясение оформилось в директиву: «Советский зритель должен увидеть этот фильм!» И уже 1 января 1968 года подарком под новогоднюю елку по экранам советских кинотеатров разошлись новенькие, яркие, изумительно дублированные Вячеславом Тихоновым и Ниной Меньшиковой копии фильма, взявшего золото Канн в мае 1966‑го (для советского проката — редкая оперативность). Решительность Фурцевой особенно дорогого стоила, потому что центром напряжения фильма была долгая постельная сцена, каких в советском прокате еще не было.
Фильм представлял собой хронику куртуазного общения двух 35‑летних родителей-одиночек, которых промозглый декабрьский вечер в Довиле свел у порога школы-интерната, где воспитывались их дети. Поездки в Довиль и обратно, разговоры за обедами и за сигаретами о работе, о прежних браках, о самбе, о бразильских композиторах Жобиме и Жилберту, о скульпторе Джакометти и собаках, о кино, по большей части сымпровизированные Жаном-Луи Трентиньяном и Анук Эме, исчерпывали содержание картины. А любовная сцена, где обнаженная спина Трентиньяна недвусмысленно демонстрировала его попытки доставить новой знакомой удовольствие, а глаза Эме так же недвусмысленно давали понять, что оно к ней так и не приходит, была его несостоявшейся кульминацией. Все прекрасно, герои прекрасны, у них прекрасные профессии — гонщик экстра-класса и ассистентка режиссера в кино,— они подходят друг другу, но оргазм не приходит: героиня еще не остыла от любви к погибшему мужу-каскадеру. «Мужчина и женщина» разрушил главный на тот момент принцип мелодрамы: фильм не заканчивался свадьбой с поцелуем в диафрагму, а был похож на досужую болтовню, которая стала было складываться в задушевный разговор, но в самый важный момент он прерывался. И все же у фильма был как будто бы счастливый финал, в котором Мужчина на машине обгонял поезд Женщины, чтобы встретить ее на вокзале в Париже, где они заключали друг друга в объятия и застывали черно-белой моментальной фотографией.
«Мужчина и женщина» пользовался словарем французской новой волны — ручная камера, дурашливое времяпрепровождение, принцип «показать вместо рассказать». Мужчина спрашивает: «А кем работает ваш муж?» — и вместо ответа мы видим на экране парня в ковбойской шляпе, выходящего на съемочную площадку. Мужчина делает тот же вывод, что и зрители: «Так он актер?» — и снова вспышка образа-воспоминания: ковбой бежит среди взрывающихся мин. «А, ясно, каскадер». Лелуш вводил образы, больше похожие на рекламу, чем на игровое кино: все эти гоночные «мустанги», дубленки, журнал Time, поданные в самом выгодном свете. Вводил эстетику телерепортажа: подлинные гонки Le Mans, кабаре в знаменитом зале Монте-Карло Le Sporting. И всю эту шестидесятническую элегантную небрежность, шик-блеск, разрушал, не давая превратиться в триумф сладкой жизни, один-единственный винтик в душе — память о муже, без которого весь этот карнавал оставался просто декорацией.
Это была настоящая революция мелодрамы, и фильмы, где благополучные люди зрелого возраста встречались в пути и так же бродили, разъезжали, ели, курили и болтали о ерунде надтреснутыми голосами в сопровождении грустных песенок, но так и не смыкали объятия, пошли косяком. Через год после каннской премьеры «Мужчины и женщины» в Болгарии вышел фильм «Отклонение» (1967), взявший золото уже Московского фестиваля. Его можно назвать эталонным социалистическим «Мужчиной и женщиной»: видный инженер сворачивал с трассы, чтобы обогнуть пробку, и на полтора часа обретал попутчицу-археолога, тоже одинокую и с детьми. Вспышками-кадрами проносилось их совместное послевоенное прошлое: тогда он считал любовь буржуазной выдумкой и отвел на нее только десять дней. Толкнет ли память о прошлом в объятия теперь или, наоборот, помешает восполнить 20 лет учиненной над самими собой исторической несправедливости?