«Нейросети — это современная алхимия»
Философ Михаил Куртов о связи нейросетевого искусства с сюрреализмом
В октябре на фестивале «Послание к человеку» впервые прошла лаборатория нейросетевого фильма «Киберглаз». В ее работе принял участие теоретик медиа и философ Михаил Куртов. О связи нейросетевого искусства с сюрреализмом он рассказал Константину Шавловскому.
Когда мы видим нейросетевое искусство, у нас часто возникает желание атрибутировать его как сюрреалистическое. Откуда возникает этот эффект?
Я специально перед нашим разговором перечитал «Манифест сюрреализма» Андре Бретона и определил для себя три пункта, объясняющих, почему в нашем культурном сознании эффект от сюрреалистических произведений и от того, что производят нейросети, совпадает. Но для начала хорошо бы вспомнить, чем вообще был сюрреализм. По сути, он был поздней, вторичной реакцией на Просвещение, а первым контр-Просвещением был романтизм: неслучайно Бретон в своем манифесте вспоминает про романтиков. А что такое Просвещение? Сам этот термин указывает на определенную оптику знания: согласно просветителям, знание должно быть ясным и отчетливым. Тогда как знание, предшествовавшее Просвещению, объявлялось ими темным и смутным — средневековым «мракобесием». На это требование просветителей в конце XVIII века и последовал ответ, который мы знаем как романтизм,— как попытка возвращения к знанию «темному». Противоположностью «просвещения» является затемнение, какая-то жажда темноты, желание, чтобы мир не был слишком ясным и отчетливым, чтобы в нем оставались какие-то темноты. Мы можем истолковать это как желание чуда, тягу к чудесному, то есть к тому, что не поддается рациональному объяснению. Намерение сюрреализма также заключалось, как пишет Бретон в своем манифесте, в том, чтобы покончить с ненавистью к чудесному. И такой темнотой для сюрреализма, когда он был еще в смычке с ранним психоанализом, становится сновидение. Которое до конца ведь не прояснишь: в сновидении есть какая-то неустранимая темнота. И точно такая же темнота есть и в работе нейросетей. Я говорю прежде всего о пресловутой проблеме «черного ящика». Этим термином описывают невозможность понять, как обученная нейросеть в конечном счете устанавливает соответствие между входными данными и выходными, например между графическим образом черепахи и словом «черепаха». Как и в сновидении, внутри самой нейросети есть какая-то неустранимая темнота. Мы понимаем, что она проходит огромный путь, чтобы отличить, допустим, черепаху от газонокосилки, опираясь на миллиарды каких-то признаков. Но как именно она проходит этот путь, можно только догадываться, потому что человеческий разум не способен объять такое количество данных. Мы можем только почти что вслепую изменять параметры работы нейросети, пока не получим нужный нам результат. Это похоже на работу не ученого-просветителя, а ренессансного алхимика, который, руководствуясь наполовину научными, а наполовину магическими знаниями, пытается превращать одни элементы в другие. Собственно, нейросети — это и есть современная алхимия, повторение алхимии на исторически новом, цифровом материале. И это не просто какая-то метафора: речь о структурно том же самом явлении. Еще Шпенглер в «Закате Европы» подробно рассмотрел совпадение совершенно различных явлений в разных исторических эпохах.
Но в этом как будто бы заключен парадокс: нейросети же появились вследствие развития технического прогресса, то есть научного знания в привычном нам смысле слова, а в итоге мы говорим о каком-то «темном» знании и чуть ли не техномагии.
В том-то и дело, что в современном мире господствует определенная идеология, представленная оптикой ясного и отчетливого знания, собственно, оптикой Просвещения. А в ренессансной оптике, которая ей предшествовала, были и другие комбинации. Ренессансное знание могло быть темным и отчетливым или ясным и смутным. Таково астрологическое и алхимическое знание, которое следует отличать от магии. Магия — это часто знание темное и смутное, тогда как в той же астрологии, как бы она ни была темна, есть минимум отчетливости, а именно — расчет движения небесных тел. Сегодняшняя наука сама себе противоречит: исповедуя просветительскую идеологию ясности и отчетливости, она в то же время занимается порой вещами довольно темными и смутными, причем отказывается в этом сознаваться. Это началось уже с открытий в квантовой физике и продолжилось теми же нейросетями. Там и там используется статистический аппарат — то есть через случайность, через случай в научное знание закралась темнота. Специалисты по нейросетям, кстати, вполне отдают себе отчет в том, что они занимаются совсем не тем, чем обычные программисты. У них есть такой шаманский вайб, и они же сами себя так иронично и аттестуют. Науки в строгом смысле там никакой нет: они просто «химичат», меняя параметры нейросети, обрабатывая входные данные и так далее. Разумеется, это приносит какой-то результат. Но и астрология приносила определенные результаты. Есть, скажем, современные исследования об использовании элективной астрологии в ренессансной Италии — выбора оптимального момента для того или иного действия по звездам. Не говорю уже о том, что шаманам удавалось изменять погоду — вызывать дождь без каких-либо химических веществ, менять направление ветра,— что современной науке и не снилось, об этом тоже есть много антропологических данных. Короче говоря, сам факт того, что у нас есть результаты функционирования какой-то технологии, еще не говорит о том, что мы понимаем, как эта технология работает.