Многоликий Ян
Ян Гинзбург: разархивирование настоящего
Московский художник Ян Гинзбург (род. 1988) на протяжении последних десяти лет показывает, что настоящие художественные исследования — это не поверхностные раскопки в архивах, а такое погружение в исторический материал, из какого исследователь выходит совершенно преобразившимся, сросшимся с предметом своего исследовательского вожделения до полного неразличения и в то же время обретшим совершенно оригинальный облик.
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Семнадцатилетний московский студент-политолог, спортсмен, активист, журналист и просто красавец встречает в метро модного художника Анатолия Осмоловского и тут же договаривается об интервью, потому что пишет для студенческой газеты обо всем актуальном и модном, то есть о коррупции в московском стройкомплексе и о выставках современного искусства. Интервьюируемый в свои тогдашние тридцать шесть — уже живой классик московского акционизма, мэтр, гуру, наставник молодежи. Интервьюер не спешит примкнуть к группе «Радек», ученикам Осмоловского, но начинает ходить на лекции мэтра про 1968 год и Ситуационистский интернационал, читать журнал «База» и постепенно превращаться из зрителя в художника — в конце концов метаморфоза приводит его в Институт проблем современного искусства (ИПСИ), который располагался в бывшей мастерской Ильи Кабакова на Сретенском бульваре. Это тот самый легендарный чердак дома страхового общества «Россия», где во время оно собиралась конструкция «московского романтического концептуализма» и решался вопрос, кого возьмут или не возьмут в будущее. Возможно, занятия на кабаковском чердаке и стали первым «архивным импульсом» — художественная жизнь, данная нам в ощущении реальной материи мастерской, ее света, запаха, мусора, вида из окна, казалась интереснее канонических историй и хрестоматийных образов.
Первая персональная выставка художника, тогда еще звавшегося своим настоящим именем Ян Тамкович, прошла в 2014 году на «Фабрике». Она была сделана в мастерской, какие «Фабрика» предоставляла на время своим резидентам, и автор, неслучайно зашифровавший слово «автор» в названии выставки-инсталляции «Автономные реплики», выступал в роли экскурсовода. Это был принципиальный момент: искусство непосредственно говорило со зрителем, минуя институциональные сети, галеристов, кураторов, отбор, экспликации; открытая мастерская напоминала об эпохе квартирных выставок. Со стороны могло показаться, что «Автономные реплики» поразительно далеки от какой-либо актуальности, как будто бы выпускник ИПСИ прогулял все лекции по современному искусству, но что-то слыхал про авангард, выучил модный термин «художественные исследования» и ни с того ни с сего решил выяснить, как же на самом деле устроен кубизм. Отправился в паломничество к горе Сент-Виктуар и принялся вычерчивать линии напряжения между Сезанном и Пикассо, Пикассо и Браком, кубизмом и Дюшаном в коллажных пространственных композициях, если можно так назвать гибридные объекты, помесь ассамбляжа, реди-мейда и контррельефа, цитирующие все сразу и ничего в точности.
Посвященные в детали работы знали, что в намеренно неказистых на вид «автономных репликах», иронично ссылающихся на шедевры всех вышеупомянутых пионеров нового искусства, французская история рассматривается под русской лупой. Готовясь к преображению в «рекубиста», Тамкович брал уроки живописи в школе при музее «Царскосельская коллекция», где лучи сезаннизма и кубизма пропускали сквозь призму стерлиговцев, сидлинцев и других художественных сект ленинградского андерграунда, и, кроме того, много общался с Валентиной Крючковой, ученицей Михаила Лифшица, несгибаемой хранительницей критического взгляда советского искусствознания на западный модернизм. Как будто бы журналистское прошлое художника сказывалось в этом умении прислушиваться к взаимоисключающим мнениям и находить различные источники информации. Впрочем, художника с журналистским прошлым интересовало не столько прошлое, сколько настоящее: возвращение модернистского дискурса в актуальное искусство, возрастающая популярность «Института Лифшица» Дмитрия Гутова, повальное увлечение советским модернизмом, начиная с оттепельного кино и заканчивая «космическим» дизайном.
Дебют оказался весьма успешен: большинство работ с выставки купила известная швейцарская Galerie Ziegler и два года спустя устроила в Цюрихе выставку «Анри Лоран — Ян Тамкович», сопоставив настоящего кубиста с фиктивным. В московском пейзаже Тамкович выглядел фигурой совершенно оригинальной и одинокой, равно далекой и от леваков-марксистов, ностальгирующих по Пролеткульту, фабрике и производственному искусству (позднее он высмеет эту моду в проекте «Так что же делает наши вчерашние заводы такими экзотичными, такими привлекательными?», 2020), и от мифотворцев-фольклористов, слагающих свои сказания из локальных историй и колониальных травм. Следующее выступление Тамковича на групповой выставке «Одно внутри другого», открывшейся в конце 2015 года в Московском музее современного искусства, подтвердило его репутацию самого сложного «художника для художников» нового поколения: в фотолабиринтах «Тотальной экспозиции» проявлялись невидимые связи между «тотальной инсталляцией» Ильи Кабакова и «экспозиционным знаковым полем» Андрея Монастырского — взяв за руководство к действию эссе Монастырского «Земляные работы», автор-археолог искал секрет бессмертия московского концептуализма, которому, казалось бы, давно пора упокоиться в архиве, но он не желает сдаваться (в архив) и продолжает влиять на современный художественный процесс. «Тотальная экспозиция» выросла из необычного трудового опыта: Тамковичу довелось работать смотрителем в павильоне России на 54-й Венецианской биеннале, где показывали «Пустые зоны» Монастырского и «Коллективных действий»; наблюдая изнанку выставочной жизни, смотритель задумался о том, как внутренние институциональные механизмы влияют на способы репрезентации искусства и почему Кабаков и Монастырский (оба представляли Россию в Венеции, первый в 1993 году, второй — в 2011-м), некогда единомышленники, стали восприниматься как антиподы.
Однако метод архивного хамелеона сыграл с художником, так умно и естественно вживающимся в чужие шкуры, злую шутку — у него самого завелся «безумный двойник», записной арт-провокатор Никита Терещенко, взявший имя Ян Тамкович-Фриске и задуривший голову многим художественным институциям, отчаянно путавшим Яна и лже-Яна. Розыгрыш быстро перерос в травлю, в которую весело включился самоорганизованный Центр «Красный» и другие арт-тусовщики.