Эхо горы
«Волшебная гора» Томаса Манна: роман-собор, роман-университет, роман-путешествие
100 лет назад, в ноябре 1924-го, в издательстве Самуэля Фишера вышел роман Томаса Манна «Волшебная гора». Книга, задуманная еще до Первой мировой как сатирический очерк из жизни медиков, оказалась одним из самых масштабных «романов идей»: рассказывая частную историю, помещенную в замкнутое пространство, она размечает карту европейской мысли и, возможно, создает модель всего мироустройства. Юрий Сапрыкин пытается осмотреть роман с разных сторон.
Санаторий как предчувствие
Предыстория известна: в 1912 году у жены Томаса Манна Кати нашли что-то подозрительное в легких, она отправилась на излечение в горный санаторий, а Манн приехал к ней погостить. Врачи тут же обнаружили, что и с ним не все в порядке, и тут же начали уговаривать пройти курс лечения — это обойдется в немалую сумму, но, сами понимаете, здоровье дороже. Манн вежливо отказался, но увидел здесь сюжет для небольшого рассказа. Он заканчивал в ту пору «Смерть в Венеции», а история пройдохи-медика, готового найти у первого встречного любой угрожающий симптом, лишь бы заработать, позволила бы взять тему смерти в ином, сатирическом ключе — не как наваждение, граничащее с наслаждением, но как способ сравнительно честного отъема денег.
Работа над этой юмореской растянулась на десять с лишним лет, которые вместили в себя Первую мировую, восхищение силой немецкого оружия, сменившееся горьким разочарованием в германском духе, ссору со старшим братом Генрихом, растянувшуюся надолго. Точно так же менялся, растягивался и трансформировался сам текст, ставший в итоге огромным — до неба — философским романом. Романом-больше-чем-роман. Волшебной горой.
Статус «Горы» неоспорим и несомненен. Журнал Der Spiegel в 2024-м представляет свою версию немецкого литературного канона — согласно голосованию читателей и экспертов, в обоих списках на самой вершине «Волшебная гора». Ее по-прежнему видно отовсюду: центральное событие Зальцбургского фестиваля в этом году — пятичасовая постановка режиссера Кристиана Люпы, нобелевская лауреатка Ольга Токарчук называет свой новый роман «The Empusium» переложением «Волшебной горы», Ганс Касторп — главный герой романа Манна — мелькает даже в одном из недавних анимационных фильмов Хаяо Миядзаки.
Из написанного о «Горе» можно составить отдельную — и довольно массивную — возвышенность, и этот опыт многолетних интерпретаций сравним с прогулкой вдоль какой-нибудь альпийской гряды, когда один и тот же пик с разных ракурсов открывается в совершенно ином свете. «Волшебная гора» — классический роман воспитания, хроника обретения зрелости, записки об индивидуации. И она же — отражение застоя и деградации, описание (как определяла это Сьюзен Зонтаг) декадентского сознания, которое прячется от деятельной жизни в комфорте увядания. Сумма многовековых споров — о свободе и порядке, прогрессе и вечных ценностях, духе и материи,— которые составили историю Европы, и прогноз на будущее, прочерчивание путей, по которым Европа будет двигаться к катастрофам XX века. Воплощение вечных бессознательных архетипов — и разоблачение мелких буржуазных предрассудков. Слепящее глаза визионерское пророчество и темное алхимическое откровение. И прочее и прочее.
Сосредоточившись на «Горе», в какой-то момент начинаешь замечать, что спрятанные в ней пророчества сбываются сплошь и рядом, иногда совершенно курьезным образом: так, имя горного санатория «Бергхоф» получит в 1930-е резиденция Гитлера, а в Давосе, где происходит действие, российские олигархи решат выдвигать Ельцина на второй срок — вот ведь совпадение. Конечно, так устроено любое конспирологическое сознание: если долго думать о числе, например 7, тут же оно станет встречаться повсюду, и появятся подтверждения, что именно оно правит миром,— так и с «Горой». Но роман, постоянно перебрасывающий мостики от самых приземленных подробностей санаторного режима к глубинной метафизике, сам провоцирует такие изыскания. В нем все оказывается больше самого себя — и означает что-то другое, причем цепочка возможных значений уходит в бесконечность. Взять ту же самую гору: это и ницшеанская вершина духа, и герметичное пространство, что-то вроде алхимической реторты, где совершается трансмутация героя: куколка становится бабочкой. И подобие рая, пребывающего вне времени — «Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма»,— и вавилонская башня Европы, где смешались двунадесять языков. Но и просто локация медучреждения, климатическая зона, чей воздух полезен для туберкулезных больных. Иногда гора — это просто гора.
Карта противоречий
Расстановка действующих лиц понятна: юноша по имени Ганс Касторп приезжает в горный санаторий навестить двоюродного брата Иоахима Цимсена, доктора тут же находят у гостя «влажный очажок» в легких, и Касторпу приходится задержаться. Вокруг праздная европейская публика, которая всеми силами пытается отвлечься от темных мыслей, и нельзя сказать, что для тревог нет повода: пациенты мрут как мухи, а доктора, мало чем отличающиеся от больных, предпочитают прямым обязанностям новое модное веяние — психоанализ. В то время как Цимсен рвется на равнину, чтобы влиться в ряды действующей армии, Касторп с радостью пользуется образовавшейся передышкой, размышляя о материи, времени и природе человека. Рядом с ним ведут бесконечный спор — и как будто борются за его душу — вольнодумец и прогрессист Сеттембрини и профессор Нафта, католик-традиционалист, склоняющийся к ницшеанству. Сердце юноши, впрочем, все больше тяготеет к соседке по санаторию Клавдии Шоша, загадочной русской с очаровательно варварскими манерами. Противоположности, вокруг которых идет спор, сходятся в парадоксальном синтезе, а обретение собственного «я» приводит к полной гибели всерьез.