Тайна Шарлотты Бронте
Из новой книги Нины Агишевой «Викторианская любовь»
Имя Шарлотты Бронте чаще всего ассоциируется с образом невзрачной гувернантки, затянутой во все черное и скованной незыблемыми нравственными принципами, – героини многочисленных сериалов, которые так любят смотреть дамы в возрасте. Гувернантка эта за свои добродетели рано или поздно обретает заслуженное счастье – например, в виде ослепшего, но еще живого мистера Рочестера. И мало кто знает о том, что саму Шарлотту в жизни сотрясали нешуточные и даже преступные по тем временам страсти и ее в полной мере можно считать первой феминисткой, всю жизнь отчаянно боровшейся с гендерным неравноправием. Начала она эту борьбу задолго до фаулзовской «Женщины французского лейтенанта» и других известных персонажей. Речь не только о том, что дочь пастора из английского захолустья стала всемирно известной писательницей, самостоятельно зарабатывающей себе на жизнь, но прежде всего о ее любви к женатому мужчине – учителю Константину Эже. Любовь эту она тайно хранила всю жизнь и благодаря ей, в сущности, стала той Шарлоттой Бронте, чье имя сегодня высечено на стене Вестминстерского аббатства.
Патоке и недомолвкам вокруг имени Шарлотты мы обязаны писательнице Элизабет Гаскелл, сочинившей о Бронте книгу вскоре после ее смерти – под строгим контролем со стороны ее отца, пастора Бронте, и мужа Артура Николлса (именно эту явно устаревшую биографию недавно перевели на русский – не прошло и ста шестидесяти лет). Между тем еще в 1913-м английские читатели были потрясены публикацией четырех до тех пор неизвестных писем Шарлотты Бронте к Константину Эже, после которых не оставалось сомнений: была страстная любовь, и не факт, что безответная. Эти хранящиеся теперь в Британской библиотеке письма сберегла для истории… жена Эже Зоэ, владелица пансиона в Брюсселе, куда в феврале 1842 года приехали учить французский язык Шарлотта и Эмили Бронте. Эмили там не задержалась, а вот Шарлотта, уехав ненадолго из-за смерти тети, вернулась опять, многое пережила и написала потом романы, где Брюссель – главное место действия, а любовь к учителю – основная сюжетная пружина (достаточно назвать недооцененный у нас «Городок», который Уильям Теккерей вообще считал лучшим английским романом всех времен).
О двух без малого годах, проведенных Шарлоттой Бронте в брюссельском пансионе, о ее отношениях с четой Эже рассказывает новая книга Нины Агишевой «Викторианская любовь». Это попытка с дистанции времени по-новому осмыслить биографию писательницы, разглядеть в ней прежде всего стремление женщины Викторианской эпохи к свободе и преданную любовь к тому мужчине, рядом с которым она эту свободу обрела. Чего не скажешь о ее якобы (по Гаскелл) счастливом позднем и кратком супружестве – сейчас появились новые факты об этом традиционном викторианском браке, и они тоже будут раскрыты. Кроме того,поклонники Бронте впервые смогут прочитать ее письма к Константину Эже на русском языке. Так, спустя полтора века прототипы Люси Сноу и Поля Эманюеля из «Городка» получат возможность рассказать свою подлинную историю.
Этот эпизод из жизни Шарлотты Бронте вдохновил фотографа Владимира Клавихо-Телепнева, художника по костюмам Дмитрия Андреева и актеров Яну Сексте, Одина Байрона и Глафиру Тарханову на создание специальной фотосессии, стилизованной под Викторианскую эпоху.
Лето 1843-го
Брюссель
– Мадемуазель Шарлотта, мне очень жаль, но месье Эже не сможет больше посещать занятия по английскому языку. – Зоэ открыла стеклянную дверь в сад и рассеянно посмотрела вдаль. – Он очень занят.
– Да, мадам. – Шарлотта тоже не смотрела на нее и изо всех сил старалась сохранить спокойное выражение лица. – Я могу идти?
– Конечно, ведь сейчас у вас занятия английским с младшими классами, не так ли? Постарайтесь увлечь девочек, чтобы мне опять не пришлось наводить порядок. О, это целое искусство – преподавать так, чтобы все работали и никто не отвлекался. Вам это тяжелее дается, чем написание своих devoirs, правда? Но вы ведь теперь учительница, а не ученица, и получаете жалованье.
– Да, я помню об этом, мадам, я постараюсь.
«Среди ста двадцати человек, которые обитают в этом доме, я могу назвать лишь одного или двух, кто заслуживает хотя бы взгляда… – писала она брату на другой день. – И это не моя излишняя разборчивость, нет, это отсутствие у них хотя бы каких-нибудь достоинств: они не обладают ни интеллектом, ни воспитанностью, ни хорошими задатками от природы, ни доброжелательностью – они ничто. …Если я говорю горячо, так, как делала это в Роу-Хед, они думают, что я сумасшедшая. Никто из них не способен на страсть – они просто не знают, что это такое. Их холодная и липкая кровь не способна закипеть – они бесконечно фальшивы в отношениях друг с другом. Черный лебедь (the black swan) месье Эже – единственное исключение…»
Константин теперь появлялся в пансионе для девочек только во время своих уроков. Он больше не шутил с ними и не одаривал их булочками и конфетами. Шарлотту он явно избегал. Чтобы отогнать от себя дурные мысли, она постаралась сосредоточиться на работе: занятиях английским с младшими классами. Это не слишком хорошо у нее получалось. В письме к Эллен Насси она со злым юмором описывает характерную сценку: одна девочка стоит у доски, лицо ее потемнело как грозовая туча, уши красные как сырая говядина (as raw beef), и на все вопросы она отвечает одной и той же фразой: Je ne sais pas («Я не знаю»). В то время как физиономии остальных выражают такое изумление и испуг, как будто они встретили кого-то, кто изгоняет дьявола. Поразительно, как часто Шарлотта употребляет в своих письмах слово «ненависть». Об ученицах – «Я не ненавижу их, ненависть – это слишком сильное чувство, но они ничто». Или обращаясь к Мери Тейлор, с которой всегда была особенно откровенна: «Да, Полли (школьное прозвище Мери Тейлор. – Прим. ред.), я возненавидела бы существование в роли сестры милосердия (a sister of Charity), я понимаю, что это должно шокировать окружающих, но это так». Еще более удивительно, что, нисколько не преуспев в преподавании – много лет спустя только одна из ее бывших пансионерок напишет, что любила ее, признавая, что остальные терпеть не могли, – Шарлотта оправдывала свое пребывание в Брюсселе необходимостью получить знания для открытия в Англии собственной школы. И даже когда тучи уже появились на горизонте, она убеждала себя и родных, что ей еще надо усовершенствовать свой немецкий.
Скоро она получила от месье Эже подарок – как раз на немецком, томик Нового Завета. Она была удивлена: он неделями не разговаривал с ней, но вдруг зашел в ее класс после урока и молча положил на стол небольшую, изящно изданную книжицу.
– Ступай в монастырь, Офелия? Вы ведь это хотите сказать?
Он отвел взгляд:
– Вы сможете лучше постичь немецкий, читая Библию.
Лето стояло жаркое. При первой возможности она уходила в сад и в одиночестве мерила шагами широкие песчаные дорожки. Иногда к ней пытались присоединиться – не мадемуазель Бланш, которую после ее бесцеремонных вторжений на их уроки с Эже Шарлотта просто не замечала, но две другие учительницы, тоже жившие на Рю Изабель. Общения не получалось. На ее нелюдимость и неспособность к элементарным социальным контактам не раз намекала мадам Эже: Шарлотта понимала, что это не слишком правильно, но не собиралась меняться. Иногда даже ее вежливость казалась окружающим оскорбительной: она, близоруко щурясь и рассеянно глядя вокруг, разговаривала короткими односложными фразами, в высшей степени несвойственными французскому языку. Нет, этот прекрасный язык предполагал куртуазную цветистую оболочку для выражения самых простых мыслей и чувств, как будто хотел утаить их подлинную сущность от собеседника. Она в совершенстве овладела этим искусством на письме, но в устном разговоре с неинтересными ей людьми была чересчур резка и прямолинейна, за что мадам выговаривала ей: «Так не говорят по-французски, мадемуазель, ce n’est pas gentil (это не слишком любезно)». Она не раз просила мужа поговорить с Шарлоттой на эту тему, но он, произнеся несколько банальностей, почел за лучшее оставить свою талантливую ученицу в покое. И убедился, что был прав, когда получил в подарок аккуратно переписанное ее красивым почерком эссе с многозначительным названием «Цель жизни». В этом нравоучительном памфлете речь шла о некоем студенте, осмысляющем свою судьбу. Там был такой пассаж: «Я бегу от мира, потому что не обладаю достоинствами, чтобы блистать в нем. Мне не хватает изящества, милосердия и живости. Нелюдимый человек неприятен обществу. Он любит одиночество, потому что ему так проще, и это идет от его эгоизма и лености».