Неприятный разговор. Почему теракты во Франции так важны для России
Новая серия терактов во Франции заставила застыть в недоумении, как ни странно, россиян. На прочность проверяются вроде бы чужие нравственные ценности — а дискуссия возникает у нас. Не так это и удивительно, ведь под вопросом оказывается наша возможная европейская идентичность. Однако ждать готовых чужих ответов здесь бесполезно
Удивительное совпадение — стоило Владимиру Путину заговорить о потере нравственных ценностей Западом, как Европа немедленно в очередной раз столкнулась с тестированием этих самых ценностей. Две недели назад под Парижем иммигрант из Чечни Абдулла Анзоров подкараулил и практически ритуально, через отрезание головы, предал смерти учителя Самюэля Пати. И сейчас эхо раздалось в Ницце, где прибывший из Туниса фанатик напал на прихожан базилики Нотр-Дам с ножом, убив церковного старосту и двух женщин, одной из которых он тоже, как сообщается, отрезал голову (остальным жертвам, похоже, намеревался — во всяком случае, у всех раны горла). Похожие фанатики с ножами также попытались напасть на полицейских в Авиньоне и на охранника французского консульства в Джидде, что в Саудовской Аравии.
Франция для России — вообще особенная страна. Это оказалось ясно видно хотя бы во время знаменитого пожара в парижском Нотр-Даме в прошлом году. У российской интеллигенции просто разрывалось сердце — количество смятенных комментариев зашкаливало, половина русскоязычного фейсбука (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) украсилась французскими флажками в знак солидарности и сопереживания. Да что интеллигенция — сам Владимир Путин выступил с предложением помочь с восстановлением собора.
Откуда взялся такой трагизм, какое дело Путину до французского католического собора? Это был не просто пожар, в России его восприняли как акт символического разрушения старой Европы — именно той Европы, на статус последнего защитника и хранителя которой с некоторых пор стал претендовать Кремль. Когда Путин упрекает Запад в потере нравственных ориентиров, он не только противопоставляет ему Россию. Он еще и намекает на существование «двух Западов»: «плохого» в олицетворении США и «хорошего» в виде традиционалистской старой Европы, который сейчас вынужден молчать под давлением глобалистов, но все еще существует, втайне хранит традиции и может воспрять, оперевшись при желании на руку Москвы.
С тем, что Россия — часть Европы, неожиданно согласились на нотр-дамском пожарище и консерваторы, и либералы. Другое дело — какой Европы?
Через понимание Франции России лучше всего получалось осмыслять свою европейскую идентичность, начиная с франкофилии дореволюционных времен. Франция в новейшее время — это страна де Голля, страна, которая в свое время демонстративно выходила из НАТО, страна, вечно огрызающаяся на англосаксов. И до последнего момента Эммануэль Макрон был самым расположенным к России западным лидером. Короче, это и есть «наш» Запад, наш Вергилий на европейском пути.
Потому моральные проблемы Франции — это и наши проблемы. Нам необходимо разобраться с ними, чтобы понять, существует ли еще вообще та «скрытая Европа», частью которой мыслят себя даже самые реакционные наши лидеры. Если нас призывают к покаянию за грехи прошлого — то до какой степени готова подать нам пример покаяния Европа и французы в частности? Для россиян этот вопрос сродни вопросу «одиноки ли мы во Вселенной?».