«Папины сны»: журналист Esquire — о жизни своего отца, который на протяжении 25 лет болел шизофренией
В России с диагнозом «шизофрения» живет больше полумиллиона человек. Корреспондент Esquire Полина Еременко рассказала историю одного такого пациента: на протяжении двадцати пяти лет шизофренией болел ее отец.
Слово «шизофрения» в нашей семье произносить было не принято. Когда речь заходила о папиных странностях, говорили: «Папа болеет». И мне долго казалось, что это какое-то преувеличение: температуры же нет, руки-ноги на месте. Да, он выглядел замкнутым человеком без интересов, которому лень даже встать с дивана. Разве это так сложно — встать с дивана?
Папа умер чуть больше года назад. Сначала я скрупулезно восстанавливала историю его жизни. Поговорила с мамой и бабушкой. Записала собственные воспоминания. И отнесла все социологам и врачам. Тем, кто лечил папу, и тем, кто никогда его не видел. Тем, кто работает здесь и сейчас, и тем, кто делает это в тысячах километров отсюда. Тем, кто каждый день заходит в палату, и тем, кто исследует болезнь со стороны. Я хотела получить очень простые ответы. Когда мой папа действительно заболел? Можно ли было его вылечить? Правильно ли его лечили? Как должна была вести себя я? Моя мама и бабушка? Могли ли мы понять его, а он нас? Вместо этого я получила только новые вопросы. Один из которых — была ли это вообще шизофрения?
Александр Данилин,
психиатр Московского психоневрологического диспансера №23
«Сегодня слово „шизофрения“ — почти как „любовь“. Когда человек говорит „я тебя люблю“, он может иметь в виду все, что угодно. Например, „дай мне денег“ или „трахни меня“. К любви это имеет очень мало отношения, но мы все это называем одним словом. Вот и шизофрения — абстрактный термин. Он не имеет никакого отношения к объективным анализам, исследованиям, тестам. До сих пор нигде в мире нет никаких объективных способов диагностики шизофрении. Я, читающий заполненную пациентом анкету, становлюсь кем-то вроде судьи».
Джоэл Клейнман,
глава отделения клинических исследований Института развития мозга Либера, США
«Что происходит с человеком, когда он заболевает шизофрений? Смотрите, в мозгу есть область, которая называется префронтальная кора. Она отвечает за способность планировать и давать оценки. В определенный момент, чаще всего в подростковом возрасте, начинают налаживаться связи между этой областью и другими. И если на этой стадии происходит сбой, то вы получаете шизофрению. Навсегда — лечения для этого сбоя не придумано. Сегодня врачи могут помочь больному шизофренией избавиться от так называемых „позитивных симптомов“ — галлюцинаций, но они не в состоянии восстановить интеллект, способность планировать и судить.
Есть довольно простой тест, с помощью которого вы можете выявить признаки шизофрении. Просто три минуты вспоминайте животных — столько, сколько можете. Здоровый человек в среднем назовет 40 животных, больной — не больше 24. Вот почему. Первые 16 животных вы называете на автомате: кошка, собака, лошадь, обезьяна... Дальше вам нужна стратегия. Например, вы вспоминаете, как ходили в последний раз в зоопарк, или можете начать перебирать животных по группам — птицы, рыбы и так далее. Если вы в состоянии придумать хоть какую-то стратегию — вы здоровы».
Диана Качалова,
мама, 54 года
«Познакомились мы с твоим папой летом 1983 года в Алупке, в пивном баре. Он отдыхал с однокурсниками по МФТИ — по тем временам учиться там было невероятно престижно. У него был немного диковатый вид: огромная копна кудрявых волос, брюки песочного цвета, выцветшие, довольно рваные. Я в то время увлекалась балетом и с собой у меня была книга про Нижинского. Нижинский танцевал с совершенно кошачье-леопардовой грацией. И когда мы всей толпой пошли на пляж, я обратила внимание, что вот этот молодой человек, Коля, очень интересно двигается. Абсолютно по-кошачьи.
На пляже твой папа пошел на конец пирса, помахал всем рукой и прыгнул в воду прямо в одежде. Ему все было по фигу. И эта безумная естественность ужасно подкупала. Еще у него было прекрасное чувство юмора — мы все время хохотали. В нем было какое-то невесомое, феерическое рас***дяйство, какая-то легкость в отношении к жизни.
Целый год мы мотались на поездах Питер — Москва. Денег ни у кого не было, ездили плацкартным. Твой папа тогда играл в театральной студии и дружил с билетными спекулянтами. Однажды, чтобы сделать мне приятное, он достал один билет на „Мастера и Маргариту“ на Таганке: отправил меня на спектакль, а сам пошел гулять с друзьями. Когда я вышла из театра, они были такими пьяными, что разделить мой восторг уже никто не мог.
В ноябре 1983-го твой папа сделал мне предложение. Мы собирались в Волгоград — знакомиться с его родителями. Встретили нас радушно. Раиса Семеновна по-доброму ко мне отнеслась, кажется, на нее произвело впечатление, что у меня недавно умерла мама. Но кое-что в первый момент меня напрягло. Вся квартира была завалена бумагами, банками, крышками, бог знает чем. Рояль я заметила только через год. Правда, вечером Раиса Семеновна сказала, что покажет мне фотографии, — и, несмотря на хаос, моментально их нашла».
Раиса Еременко,
бабушка, 80 лет
«Я хорошо помню знакомство. Дверь открывается, на пороге Дина. И я так по-крестьянски — видимо, это корни, — с распростертыми объятиями к ней иду, а она немного пятится назад от меня. Не помню уже, опустились у меня руки или я ее за плечи подержала. Но вот это первое впечатление в памяти задержалось».
Мама
«Свадьба была в Ленинграде — весьма банальная. В босоножках по снегу было не подойти к Медному всаднику, и Коля нес меня на руках. Понаехали родственники и друзья из всех городов, гуляли в нашей комнате — 55 метров в коммуналке. На свадьбу нам подарили двухлитровую рюмку. Коля без конца плескал в нее шампанское, напился в стельку и спал в уголке на полу. Я немного побесилась, но потом махнула рукой: напившийся жених — что здесь такого необычного. Три дня мы праздновали свадьбу, это слегка напоминало затянувшийся Новый год: все встают, опохмеляются, едят оливье и снова отмечают.
В апреле 1984 года Коля окончательно перебрался в Ленинград. Мой папа устроил его на завод приборостроения „Светлана“. Коля хотел в научный институт, но там не было вакансий. Жили весело, я старалась быть разгильдяйкой — Коле под стать. Когда родилась твоя сестра, сшила кенгурушку — тогда это выглядело дико. Мы постоянно ездили за город, а чтобы не тащить по кочкам тяжелую коляску, Таньку клали спать в чемодан. Жаль, у нас не было фотоаппарата».
Бабушка
«Я приехала в Петербург на три месяца — помогать с Таней. И все время слышала, что идет не обыкновенный разговор, а ваша мама кричит, папиного голоса не слышно. У нас с Колей состоялся разговор, он ответил: «Ой, мам, ты знаешь, Дина покричит-покричит, а потом снова все хорошо». Я ему тогда сказала: «Дина покричит и перестанет, а у тебя на сердце откладываются рубцы».
Мама
«А потом Коля зачем-то предложил снять в коммуналке старинный тигровый паркет, переживший блокаду, и положить доски. Отодвинул шкаф и начал сваливать туда ящики, которые надо было разобрать и отполировать. Туда добавились выдранные откуда-то ржавые гвозди, коробки, строительный мусор. Меня это немного напрягало — этот хлам напоминал волгоградскую квартиру. Я сказала, что паркет он тронет только через мой труп. Коля спорить не стал, а я решила не заглядывать за шкаф — в конце концов, места было предостаточно».
Аркадий Шмилович,
заведующий медико-реабилитационным отделением Психиатрической клинической больницы №1 имени Н.А. Алексеева
«Вы мне так красиво рассказываете о том, как вел себя папа. Что он даже попросил убрать паркет, совершал поступки, которые казались странными, которые трудно совместить с его высоким уровнем интеллекта. К сожалению, ваша мама спохватилась слишком поздно. В самом начале нет четкой грани между больным и здоровым. К врачу нужно бежать, когда психические расстройства только начинаются».
Мама
«Чтобы вырваться из коммуналки, мы съехались в трехкомнатную квартирку с двумя моими старенькими бабушками. Они были страшно рады, но потребовали отдельных комнат — мы с Таником и Колей оказались в проходной. В этой квартире у нас была абсолютно совковая жизнь: теснота, уединиться можно было только в туалете. Бабок мы раздражали — и они нас тоже.
Коля стал срываться. Начал говорить какие-то странные вещи, на словах в нем внезапно проявлялась необъяснимая жестокость, я пугалась: „Как вот этот человек может такое сказать?“ Вдруг мне стало казаться, что я живу с посторонним человеком. Он стал целыми днями чертить какие-то схемы и читать книги про молох ведьм. Я успокаивала себя тем, что просто устала и придираюсь. И правда, потом тучи прошли — это был просто дурной сон».