«Каждый ищет выход в одиночку»
Поэт-диссидент при тоталитарном режиме, ныне капиталист-диссидент Мирча Динеску рассказал, что дала и что отняла румынская революция, которой на днях исполнится 30 лет
...В ночь на 22 декабря 1989‑го в Бухаресте мало кто спал. По темным улицам метались люди, на перекрестках стояли танки, из центра доносились выстрелы. Утром вдруг заработало телевидение: диктор четыре раза зачитал декрет Чаушеску о введении чрезвычайного положения. Заиграла патриотическая музыка. Все замерли, было ясно: происходит что-то серьезное. Около часа дня телевизоры вновь засветились, и страна увидела на экранах небритого мужчину с осунувшимся лицом, в черном пуловере с закатанными рукавами. «Бог повернулся лицом к румынам,— срывающимся голосом прокричал он, комкая в руках блокнот.— Диктатор бежал! Народ с нами! Мы победили!» Это был поэт Мирча Динеску.
Сегодня, когда Румыния готовится отметить 30 лет той революции, что смела Чаушеску, мы беседуем с поэтом Динеску за столиком в его ресторане «Политика и деликатесы», под старым платаном, обвитым косичками чеснока (наверное, против вампиров). Мы знакомы давно (см. ниже), поэтому разговор идет без предисловий.
— Будешь праздновать 30‑летие революции?
— Не чувствую необходимости. К тому же, должен признать, сейчас у меня меньше друзей, чем было до декабря 1989‑го,— одни умерли, с другими поссорился по политическим, если хочешь, причинам. Невозможно восстановить то, что нельзя восстановить. Так что праздника у меня и в мыслях нет!
— О чем ты думал, когда в канун революции сидел под домашним арестом? Или когда провозглашал свободу в 1989‑м? Как рисовалось будущее? Это хоть немного похоже на то, что происходит сегодня?
— Даже Маркс не предвидел, что после коммунизма вновь наступит капитализм, который будут строить бывшие партработники и сотрудники секретной полиции. Ведь именно из них сформировалась новая номенклатура и финансовая олигархия — не только в Румынии, но и во всех бывших соцстранах.
Меня, конечно, больше интересовала свобода — я ведь был писателем и не мог публиковаться в Румынии. Но и умирать с голоду не хотелось. Помню, весной 1990‑го, уже после революции, в наш Союз писателей пришла дама из посольства США, мы с ней дружили. И говорит: «Мирча, я уезжаю домой, и мне вас жаль». «Почему?» — «Вы не понимаете, в какой мир вы попали, вам нужно быстро разбогатеть, потому что иначе вас будут унижать». Тогда слова госпожи Куперман показались мне смешными и странными, но позднее я понял: она права. Писатели получили свободу, но свободой сыт не будешь. Многие из них оказались на грани нищеты.
Но мне не на что жаловаться. В 1990‑е я стал выпускать журнал политической сатиры «Академия Кацавенку», у него был огромный тираж — 180 тысяч. Потом журнал «Бычий выпас», Plai cu boi по-румынски — пародию на Playboy, которая имела успех. Да и у моей телепрограммы «Политика и деликатесы» рейтинг повыше, чем у национального тележурнала. Потом продал мои акции в «Академии Кацавенку» и купил на берегу Дуная здание порта, где устраиваю фестивали, разбил виноградник, стал делать вино, открыл рестораны… Ион Илиеску (первый президент свободной Румынии.— «О») назвал меня… нет, все же не эксплуататором… кажется, просто капиталистом.
Но мое исконное левачество никуда не делось. Все же я родился в доме слесаря-механика, в люмпен-пролетарском квартале. Думаю, рабочий класс, который освободился от коммунистических цепей, теперь снова в цепях — капиталистических. Другое дело, что в Румынии больше нет классового сознания, и все, кто прежде не решался критиковать коммунизм, сейчас вдруг стали антикоммунистами. Общество наполнилось опереточными антикоммунистами! И это сегодня, когда стоит перечитать Маркса, чтобы понять, как можно бороться с этим диким капитализмом.
— Кстати, недавно поэтесса Ана Бландиана провела конференцию под названием «Сопротивление культурой»…
— Выражение придумали, чтобы оправдать трусость писателей, которые говорят: да, нам не хватало смелости ругать Чаушеску, но мы писали книги и сопротивлялись культурой. Но тогда и румынский крестьянин сопротивлялся агрикультурой — пахал землю, а сапожник — забивая гвозди в подметки! В общем, это неправда.
Знаете, после краха коммунизма ящики письменных столов не взорвались тайными шедеврами. Те, кто писал смелые произведения при коммунизме, сумел так или иначе опубликовать их. Я еще тогда шутил: не дай бог, придет свобода, потому что румынская литература будет выглядеть точно так же. По сути, при коммунизме было больше шедевров, чем после его краха. Свобода слова в Румынии последних 30 лет — это свобода хаять других, особенно тех, у кого больше успеха или таланта.
Пожалуй, Румыния не была готова к новому миру. Если у поляков был профсоюз «Солидарность», а у чехов — «Хартия-77», то в Румынии — лишь старушка Дойна Корня (филолог и диссидент до декабря 1989‑го.— «О») под домашним арестом в Клуже и сумасшедший поэт, как меня называли, тоже под арестом, но в Бухаресте, да еще несколько ребят в Яссах. Оппозиции не было, поэтому те, кто молчал тогда, стали антикоммунистами после падения коммунизма. Взяли свое.