«Когда б я был царь», или всё началось с зайца
«Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: ”Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи”. Александр Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: ”Я читал вашу оду ”Свобода”. Она вся писана немного сбивчиво, слегка обдумано, но тут есть три строфы очень хорошие… <…> Признайтесь, вы всегда надеялись на моё великодушие?” — ”Это не было бы оскорбительно вашему величеству: вы видите, что я бы ошибся в моих расчётах...” Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму ”Ермак” или ”Кочум”, разными размерами с рифмами…»
Этот шутливый текст Александра Сергеевича Пушкина можно считать первым произведением русской литературы, написанным в жанре альтернативной истории. А вот ещё один текст, и вовсе не шутливый:
«Государь долго говорил со мною, потом спросил: — Пушкин, принял ли бы ты участие в 14-м декабря, если бы был в Петербурге? — Непременно, государь: все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога!»
Накануне мятежа на Сенатской Пушкин совсем уж было собрался в Санкт-Петербург, но тут, по одной версии, перебежал ему дорогу заяц, по другой — попался навстречу священник. Суеверный поэт тотчас поворотил сани и вернулся в Михайловское. Иначе быть бы ему в Петропавловской крепости, с однокашниками-лицеистами Вильгельмом Кюхельбекером и Иваном Пущиным, а затем — приговор, Сибирь…
Ну хорошо, его судьба меняется радикально — не состоялась женитьба на Н. Н. Гончаровой и соответственно дуэль с Дантесом. Но что изменилось бы в истории России? Ведь альтернативно-историческая фантастика не об изменениях в биографии отдельного человека (назовём их микробифуркациями), а об изменениях в масштабах страны, если не всего мира — макробифуркациях. Хотя и в том и в другом случае литературное произведение начинается с вопроса: «Что было бы, если бы?..» Что было бы, если бы мой бывший сосед не попал под машину в пьяном виде, а бросил пить, обзавёлся семьёй и прожил лет до 90? Мы не знаем. Может быть, в отдалённом будущем сказались бы какие-то последствия этого события, может быть — нет. Почему же о других мы судим с большей уверенностью, например вот об Александре Сергеевиче Пушкине? Что было бы, если бы заяц дорогу не перебежал, если бы приехал он в Петербург в канун выступления декабристов и оказался, по его собственным словам, в числе «государственных преступников»? Всё это имело бы серьёзные последствия не только для него, но и для русской истории? Или же нет?
Возникновение жанра (или поджанра) альтернативно-исторической фантастики в мировой литературе связывают с шутливым эссе известного британского историка А. Тойнби «Если бы Александр не умер тогда…». Но Тойнби, словно подчёркивая несерьёзность своих рассуждений, тут же написал эссе «Если бы Филипп и Артаксеркс уцелели…». О том, что Александр Македонский погибнет в ранней юности, причём от рук отца, как мятежник. Но интересно не это. Интересен вывод, который делает учёный в двух изысканных шутках: «Ах, какой замечательный мир мог бы получиться! И в том и в другом случае…» Неважно, по какому пути идти, главное — не по тому, по которому пошли в реальности. Впрочем, возможно, ничего замечательного в описанных мирах нет, лукаво намекает Тойнби. Ведь и та и другая альтернативная история изложена от лица тех, кто живёт в изменившейся истории. Собственно говоря, Тойнби на самом деле посмеивается над знаменитым тезисом о «лучшем из миров». Лучший? Как бы не так…
И вот эту иронию, этот вывод — мы живём в худшем из возможных вариантов истории — усматривали стражи советской идеологии в альтернативно-исторической фантастике. Именно поэтому, я думаю, литературные игры с историей в СССР не приветствовались. Суровая максима, что «история не знает сослагательного наклонения» и никаких «если бы» в ней быть не может, имела идеологическое обоснование. Прямолинейный, хотя и с переменным ритмом, прогресс ведёт человечество от коммунизма первобытно-общинного к коммунизму высокоразвитому, поэтому никакие отклонения в реальности невозможны в принципе. Законы истории непреложны, роль личности заключается в «правильном» (с точки зрения этих законов) поведении и в понимании направления вектора общественного развития. Смерть одного царя ведёт лишь к смене портрета на монетах — но не общественного строя. Смерть одного народного вождя непременно вызовет к жизни другого, который продолжит вести народ в нужном направлении — от эксплуатации к свободе. Изобретения и открытия имеют значение, если появляются в нужное время. Паровая машина изобретена Героном Александрийским, но для античного общества осталась всего лишь забавной игрушкой.
Тем не менее рассуждать, пусть даже гипотетически, о другом вожде революции, не В. И. Ульянове-Ленине, казалось кощунством. А при таком отношении к истории, тем более, никак не могли поощряться произведения, повествующие, например, о поражении Октябрьской революции. Поэтому в советской фантастике альтернативная история как жанр отсутствовала, а зарубежная — не переводилась. Та же, что была, занималась подтверждением старого тезиса: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров». Какие бы изменения в обществе ни происходили, итог — движение к коммунизму. Через первобытно-общинный, рабовладельческий, феодальный, наконец, капиталистический строй. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»