«Насилие — это форма дискриминации»: адвокат Мари Давтян о том, как защищать женщин
Несмотря на многолетние усилия правозащитников, активистов и юристов, закон о профилактике домашнего насилия до сих пор не принят даже к рассмотрению. А с 16 марта 2022 года Россия вышла из под юрисдикции ЕСПЧ, который был последней судебной инстанцией для многих пострадавших. О том, как теперь представлять их интересы, редактор Forbes Woman Когершын Сагиева поговорила с адвокатом и руководителем «Центра защиты пострадавших от насилия» Мари Давтян.
Мари Давтян — адвокат с многолетним стажем, правозащитница, оказывает юридическую помощь жертвам домашнего насилия. Является адвокатом Ангелины Хачатурян в деле сестер Хачатурян. Возглавляет «Центр защиты пострадавших от насилия» при Консорциуме женских НПО. Давтян входила в рабочую группу по разработке закона о профилактике домашнего насилия.
— 29 октября при попытке пересечения границы с Грузией пограничниками были задержаны четыре сестры из Дагестана, сбежавшие от домашнего насилия. Их собирались передать родственникам — имели ли силовики на это право?
— Было явное злоупотребление полномочиями со стороны пограничников. Девушки — совершеннолетние, оснований для задержания не было, их должны были просто выпустить из страны. Все, кто имел опыт прохождения границы, понимают, сколько времени это занимает. В нормальные времена границу проходишь за 10 минут. Но очевидно, что пограничники каждый раз пытались найти причину, чтобы задержать девушек. Сначала заявили, что у них долги. Потом — что на них написано заявление о возбуждении уголовного дела в связи с кражей. То есть явное сочинение. По всей видимости, сделано это было с одной целью — дождаться приезда родственников.
— Сам факт уведомления родственников о выезде совершеннолетних людей за границу, мягко говоря, странен.
— Это не просто странно, это нарушение тайны личной жизни. Решение уехать за границу для девушек было именно такой тайной, никто не вправе сообщать кому-либо об их передвижениях.
— И все-таки благодаря огласке дагестанских беглянок не выдали их родителям. Иначе — снова домашний плен?
— Если бы не поднялась шумиха, достаточно громкая, вплоть до федерального уровня, думаю, все закончилось бы классически. Это не первый случай. Мы знаем, как заканчиваются такие истории: родители объявляют девушек в розыск как пропавших без вести, полиция их задерживает, а через какое-то время появляются родственники и окружают отделение. Потом полиция объявляет девушкам: «Выходите, мы вас больше не задерживаем». Там их просто засовывают в машину. Здесь было бы то же самое: девушки вышли бы на улицу, их бы запихнули в машину и увезли. К сожалению, мы с таким сталкивались не раз.
— Подобные ситуации усугубляются тем, что полицейские не хотят вмешиваться семейные конфликты, особенно если это чужая культура. Но разве есть такие национальные традиции, которая разрешают издеваться над людьми?
— Разумеется, нет. Все наши коллеги, работающие на Северном Кавказе говорят, что в исламе такого нет. Это не религиозная традиция, а какое-то местечковое восприятие своей силы и власти. Оно красиво оформляется, ширма ставится: «мы все здесь правоверные люди, поэтому так и так поступаем». Хотя в действительности ничего подобного нет ни в одной из современных религий. Нет этого в христианстве, нет этого в исламе. Но все выворачивается, что «это я на-ка-зы-ва-ю, такое право у меня есть», и в этом «праве» кроется вся суть старого патриархального общества: «я имею право наказывать, потому что я есть власть и я могу принимать решение относительно жизней всех членов семьи, которые мне подчиняются», в том числе разрешать или не разрешать вступать в брак, учиться.
Еще надо учитывать то, как происходящее воспринимают полицейские. Они знают, что девушек наказывали, избивали, не выпускали, не давали учиться, ругали. Но на это они отвечают: «Это же методы воспитания! Такая традиция!» Очень часто они не воспринимают это как нарушение права. Тем более, когда речь идет о домашнем насилии.
— Но закон о профилактике домашнего насилия не появится в России?
— Предугадывать я не готова. Но в ближайшее время перспектив не вижу.
— Насколько я понимаю, исполнение такого закона дорого обходится? Психологическая помощь, выплаты жертвам, организация шелтеров (убежищ) — это большой бюджет.
— На самом деле это недорого: большая часть необходимых ресурсов для исполнения закона уже есть, в том числе у регионов. Если говорить о шелтерах, о переподготовке сотрудников полиции, — уже сегодня на это выделяются деньги. Средства есть, но нет общей координации, программ, методик, адекватных рекомендаций.
— Защита жертв — это и логистика, и обучение, и много других усилий. Впрочем, в России достаточно силовиков, чтобы к кому-то их приставить. Тогда почему бы это не организовать?
— Конечно, такой же вопрос касается и выдачи охранных ордеров. Сегодня полиция обязана реагировать на любое заявление. В идеальном мире сотрудник полиции составляет материал проверки, должен эту проверку провести, потратив кучу времени и сил, а в итоге максимум — штраф. Это бесит всех участковых. Ты спрашиваешь, как они видят себе «бытовую преступность» (как они ее называют), а они отвечают: раздражает, что 90% материала уходит в корзину. Даже если дело доходит до суда, а там часто не рассматривают материалы (это отдельная проблема), то штраф всего лишь 5000 рублей. Естественно, сотрудник полиции скажет: «Эта бытовуха меня заколебала. Не хочу этим заниматься».
— Это главная причина, по которой полицейские не любят такие дела?
— Конечно. Плюс у многих те же самые стереотипы: «сама виновата», «не нравилось — ушла бы».
— Какой вариант законопроекта дошел до Госдумы? Не тот, что обсуждали правозащитники?
— Изначально было понятно, что этот законопроект стал компромиссом между разными органами. Тот, который я изначально видела, когда была в составе рабочей группы, был неплохой. Не идеальный, но такой, с которым можно было хоть что-то делать, как-то работать. Понятийный аппарат был нормально прописан. У меня нет адекватного ответа, почему [на сайте Совета Федерации] была опубликована другая версия. Но главное, что я увидела, — из этой версии исчезло физическое насилие как вид домашнего насилия. И, соответственно, никакие инструменты из этого закона нельзя применять в ситуации, когда пострадавшая получила телесные повреждения. И тут ты понимаешь, что это просто бред. Оставили оскорбление, клевету. Оставили чуть-чуть экономического насилия. По сути, убрали все, что было связано с Уголовным кодексом, и заявили, что раз есть Уголовный кодекс, этого достаточно. Когда мы впоследствии это обсуждали, я сказала: «Правильно ли я понимаю, что человек, которому, например, сломали дома руку, не сможет получить по этому закону психологическую, юридическую и социальную помощь? Зачем это сделали?». Ответа не было.