Коллекция. Караван историйКультура
Юрий Грымов: "Я глубоко убежден: русский театр сегодня — это духовное бомбоубежище"
"Когда работа была закончена, я подошел к Алексею Владимировичу Баталову и напомнил, что его ищет директор картины, чтобы выплатить гонорар. Помню, он поднял на меня свои глаза и спокойно, улыбаясь, спросил: "Юрий, а что, мне за это еще и заплатят? Понимаете, мне самому было интересно работать, а вы, оказывается, и деньги еще заплатите", - рассказывает художественный руководитель театра "Модерн" Юрий Грымов.
— Юрий Вячеславович, театральная жизнь в Москве бьет ключом. В городе в настоящее время более 200 театров. Чем «Модерн» отличается от всех остальных?
— Прежде всего репертуаром. Это ведь самое главное. Если у театра нет внятного репертуара, интересных постановок, то зритель не придет. Мы же работаем на аншлагах. Мы успешны, у нас хорошие продажи. Дело в том, что у меня идет то, чего нет ни в одном другом столичном театре.
Например, «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли или «Nirvana» — спектакль, посвященный трагической судьбе Курта Кобейна. Сейчас я работаю над спектаклем «Леонардо да Винчи», эпоха, когда творил этот гений, для меня одна из интереснейших. Кругом смрад, чума, а на фоне всего этого кошмара — Ренессанс: появляются Микеланджело, Леонардо, Рафаэль.
— Как-то в Лондоне я посетил легендарный театр St Martin’s Theatre, где с середины 70-х годов идет спектакль по Агате Кристи «Мышеловка». Меня удивила одна вещь. Те из зрителей, кто не допил виски, купленный во время антракта, легко прошли со стаканами в зал на второе действие...
— Ну, это другая культура. Там это возможно, у нас нет. В театре «Модерн» даже существует мягкий дресс-код. Кстати, так на Руси было испокон веков. Два места, куда русские люди всегда приходили как на праздник, одетые во все красивое, — это церковь и театр.
— Вы, известный любитель русской классики, не могли, конечно, пройти мимо Льва Николаевича Толстого...
— Да, три года назад мы сделали спектакль «Война и мир». Он идет около четырех часов. Тяжело? Возможно. В нем меня прежде всего интересовал не сюжет, а атмосфера. Тот русский дух, которым пропитана каждая страница романа. На сцене дух этот можно передать, если обращать внимание на любую мелочь. Поэтому я старался учесть все детали той эпохи, чтобы полностью погрузить зрителей в происходящее. Специально для постановки гениальный художник Ирэна Белоусова сделала 423 костюма ХIХ века.
— Вы сказали, русский дух? Как и русская душа, это — достаточно заезженные понятия. Для одних это — Баба-яга, для других — балалайка и квас...
— Согласен. Но никому, по-моему, не удалось так передать истинный русский дух, его силу, глубину, патриотизм, как Толстому в «Войне и мире». Неудивительно, что данный роман, нравится это кому или нет, — икона русской литературы. Сам Лев Николаевич был, безусловно, ярким воплощением русского духа.
— Каков он, по-вашему, русский человек?
— Он точно не стяжатель, то есть деньги для него не главное. Как правило, русский человек говорит о чем угодно, но только не про деньги. Вспомните хотя бы произведения Антона Павловича Чехова. В самые тяжелые времена главная мысль русского человека: проживем как-нибудь. Русский — также человек сомневающийся и, как следствие, постоянно развивающийся.
— А кто, с вашей точки зрения, культурный человек?
— Тот, кто умеет сопереживать другому человеку. Нельзя не реагировать на подлость, на трусость. Позиция «это не мое — до свидания» неприемлема для культурного человека. А есть еще одно редкое качество — умение радоваться радостью другого человека. Это тоже очень красноречивый признак.
— Любопытно, вы, столичные режиссеры, поддерживаете отношения друг с другом?
— У меня теплые отношения, наверное, только с одним из них — Сергеем Урсуляком. В моем театре играет его жена Лика Нифонтова. Но знаком я, естественно, со многими режиссерами — по тому же совету худруков Москвы. Мы пересекаемся друг с другом на его заседаниях, да и не только там. Олег Меньшиков, прекрасный, тонкий человек, показывал мне ребят со своего курса. Мне также звонят, приглашают посмотреть молодых артистов Дмитрий Певцов, Нина Дворжецкая, у них тоже хорошие курсы...
Знаете, я контактный человек, но очень долго и внимательно присматриваюсь к людям, приглядываюсь к актерам. Мы встречаемся, общаемся на репетициях, во время них человек серьезно проявляется. У меня в театре, между прочим, никто никогда не опаздывает, знаете почему?
— Почему?
— Репетиции начинаются у нас каждый день в 12.00. Без пяти двенадцать я уже сижу в зале. Почему я должен опоздать? Почему все должны меня ждать? Но точно такой же железной дисциплины я требую от каждого артиста. Разве я не вправе?
— Вообще, наблюдая за вами, хочу сказать, что вы производите впечатление брутального, крутого, очень уверенного в себе режиссера.
— Только не нужно делать из меня диктатора! Я абсолютно вменяемый человек. (Смеется.) Я знаю, где, когда, с кем надо сжать кулак, а где, когда и с кем — расслабить его.
— Интересно, что вы думаете о так называемой смене поколений. Последнее время мы наблюдаем этот естественный процесс в театральной жизни Москвы...
— Я считаю, что никакой преемственности в искусстве нет и быть не может. Когда в театр приходит новый художественный руководитель, начинается новая жизнь. Пришел Эфрос — стал новый «Ленком». Пришел Захаров — «Ленком» стал другим. Пришел Любимов — появилась «Таганка». Конечно, каждый худрук обязан приходить со своей концепцией, ему должна поверить труппа, потом должен поверить зритель. Проблема еще в том, что нам бы хорошо привыкнуть, что у каждого из нас свое мнение. У вас одно, у меня — другое. С этим надо сжиться. Что же касается вопроса, может ли хороший актер стать хорошим режиссером, то ответ на него положительный. Прецеденты были — и Олег Ефремов, и Олег Табаков, и Александр Калягин...
Я считаю, что людей надо судить по поступкам. Мне жаль, что с уходом Марка Захарова на протяжении трех лет в «Ленкоме» не было художественного руководителя. Это, по-моему, противоречит его памяти. Театр не может существовать без худрука. Если его функции выполняет директор, то так и скажите. Это все равно, что собрать оркестр и заявить, что выступать будем без дирижера. Музыканты, мол, и так все талантливые, играть на своих инструментах умеют, зачем нам еще какой-то дирижер? И что в таком случае получится?
Открыть вам тайну, для кого играют артисты? Конечно, для зрителя, но прежде всего — для своего художественного руководителя. Только он может сказать, что сегодня у кого получилось, а что нет. Я практически каждый день на спектакле: если по какой-то причине не могу присутствовать, то смотрю его по монитору, затем звоню артистам, мы все обсуждаем по горячим следам. Когда я спрашиваю Анну Каменкову: «Ань, как ты сегодня?» — и она отвечает: «Сегодня что-то не так», мы начинаем разбираться, что именно не так и почему. В такие моменты я счастлив.
Знаете, что самое тяжелое? Когда актер считает, что играл на сцене блестяще, а я так не думаю. И еще. Меня прямо-таки возмущает, как ведут себя сегодня молодые актеры. Они запросто могут подойти перед репетицией и спросить: «Юрий Вячеславович, а во сколько мы сегодня закончим?» Так нельзя. Это — неуважение к театру, к профессии, которую ты выбрал. Недаром про людей театра говорят, что они служат, то есть так же, как в церкви, как в армии. Сюда не приходят за деньгами, здесь совсем другая жизнь, иная атмосфера.