Зона развлечений / Рассказ
Письмо из Сингапура
Викарий
Одной рукой держась за шляпу, другой — за ноющую поясницу, преподобный Оуэн перелез через низкую каменную стену, отделявшую его домик от церковного двора, и принялся за розы. Жёлтый «Деспрез», белоснежный с нежнейшим розовым отливом «Девичий румянец».
Преподобный очень скучал по жене. Тридцать семь лет душа в душу, в этом году было бы сорок. Где ты, Агнес? Хорошо ли тебе там, светло ли? Видишь, я подрезаю твои розы, как ты любила: нижние ветки коротко, верхние подлиннее.
— Доброе утро, мистер Оуэн!
Викарий опустил ножницы, с трудом разогнулся, поздоровался.
Каждую пятницу в любую погоду Присцилла Брукс приходила на церковное кладбище. Убирала тройную могилу под высоким тёмным тисом. Большая — отца с матерью. А в ногах у них — белая плита размером с книгу и мраморная вазочка с цветами.
Гроб тогда тоже был маленький, лёгкий, будто шляпная коробка. Присцилла малышку свою едва на руках успела подержать, как хоронили — не видела. Неделю лежала в родильной горячке, думали, не встанет. А поднялась — и первым делом на кладбище. Каждый день подолгу сидела у могилы, бледная, в чёрном платье, тоненькая, несчастная. Преподобный Оуэн жалел, что рядом нет его Агнес, — уж она бы успокоила девочку, приголубила, нашла бы слова.
— Доброе утро, Прис! Погода оставляет желать лучшего, не правда ли?
Молодая женщина улыбнулась, натягивая чёрные кружевные перчатки.
— Да, — сказала она. — Удивительно холодный май. Вижу, вас продолжает беспокоить поясница? Я собираюсь в Лондон на следующей неделе, непременно привезу вам патентованный пояс от ревматизма.
Преподобный Оуэн улыбнулся — ну до чего же славная девочка! Они с Агнес о такой долго мечтали, но аист ошибся, промахнулся, принёс Присциллу в семью мистера Вудза, учителя музыки, в каменный коттедж на холме за речкой.
Когда мистер Оуэн её крестил, малышка крепко схватила его за палец и прямо в глаза посмотрела, будто в душу насквозь.
— Бедняжечка, — вздыхала Агнес, показывая могильщикам, где копать могилу для мистера Вудза, который всю зиму кашлял кровью, а по весне и вставать перестал. Присцилла на похоронах отца уже не плакала, стояла опухшая среди распускающихся по всему погосту нарциссов и крокусов, кусала губы. Лет десять ей тогда было.
А в семнадцать преподобный Оуэн сам обвенчал её с мистером Бруксом, обосновавшимся в их маленьком курортном городе удачливым торговцем средних лет. Была суббота, но народу в церкви собралось немного — ни у жениха, ни у невесты родни почти не было.
— Ничего хорошего, — сказала Агнес, и это было одним из последних их разговоров. — Глаза у этого Брукса — как дохлые медузы. Плохой человек, зачем же Мэри за него девочку отдаёт, да так рано? Будет несчастье!
На следующий день Агнес слегла с простудой, да больше и не поднялась.
Преподобный долго горевал по жене, даже уезжал на несколько месяцев в Шотландию к её родне. А когда оправился от потери и вернулся, то увидел, что Присцилла приходит на службу в церковь одна, без мужа, что она очень бледна и то на лице, то на руках у неё всё время синяки и царапины.
— Я ударилась о дверь, — говорила она, не глядя ему в глаза.
— Я поскользнулась, помогая Дженет вешать бельё.
— Я случайно обожглась чайником. Не обращайте внимания.
Что мог поделать старый священник?
Два месяца назад Брукс уехал в Сингапур, где капиталы росли как на дрожжах. Он собирался купить дом, обосноваться и вернуться за женой.
Мистер Оуэн боялся, что Присцилла в тропическом климате долго не протянет — девочка была хрупкой, после неудачных родов казалась болезненной и бледной. А в тех частях Азии, как писал «Лондонский иллюстрированный еженедельник», ходило много тропических заболеваний, а жара была такой, что «хотелось снять с себя всю плоть и сидеть в одних костях».
Несмотря на недобрые перспективы, с тех пор как муж уехал, Присцилла казалась куда счастливее. Она будто ожила и вспомнила, что ей лишь двадцать лет, — посвежела, снова начала улыбаться, перестала обжигать руки и набивать синяки.
В церковь вот только больше не приходила, но кладбище по пятницам никогда не пропускала.
— Прис, — начал мистер Оуэн, — а когда я тебя в последний раз видел на проповеди? Послезавтра я буду говорить о семейных ценностях, от Марка три-двадцать и далее. Я бы настоятельно…
— Почту несут, — перебила она, махнула рукой, здороваясь.
Почтальон улыбнулся в ответ, открывая чёрную форменную сумку.
— Преподобный, — сказал он, отдавая мистеру Оуэну завёрнутый в коричневую бумагу пакет с каталогом садового инвентаря. Его присылали каждый год в непреходящей надежде, что провинциальный священник вдруг возьмёт да и закажет дорогущую немецкую лопату или лейку.
— Миссис Брукс, — почтальон протянул Присцилле кремовый конверт, подписанный красивым крупным почерком. — Вам привет из дальних стран. Это первое письмо от мистера Брукса из Сингапура?
Присцилла смотрела на конверт, как на змею в траве. Потом улыбка раздвинула её губы, и преподобный Оуэн вздрогнул. Теперь она казалась смотрящей на змею Евой, уже съевшей яблоко, уже ослушавшейся господа, познавшей добро и зло.
— Да, — сказала она и взяла конверт. — Но я уверена, что следующим пароходом получу ещё одно.
Она убрала письмо в карман, но тут же достала, покачала головой, глядя на почтальона и мистера Оуэна.
— Лучше так, — сказала она непонятно. Сняла перчатку, надорвала конверт, вытащила письмо и начала читать.
В секунду, когда её пальцы коснулись бумаги, у преподобного Оуэна стиснуло сердце от отчётливого предчувствия беды — как тогда, когда его Агнес, вернувшись с рынка, сказала «ноги промочила, замёрзла так, что их не чувствую, ну да ерунда, сейчас отогреюсь».
Порыв ветра бросил с серого неба пригоршню водяной пыли, тряхнул ветки тиса, загудел в колокольне.
— Нет, — сказала Присцилла. — Нет! Нет!
Она скомкала лист бумаги, подняла лицо к небу и закричала в страхе и отчаянии. Кинулась бежать, запуталась в платье, упала на дорожку, прямо на обрезанные ветки. Перекатилась и замерла без чувств.
— Джон, в церкви на подоконнике ларец с нашатырём и солями, — скомандовал старый священник. Он свернул свой плащ, подложил Присцилле под голову. Она дышала ровно, на щеке наливалась кровью царапина от шипа. Поднял письмо, пробежал глазами мятые строчки.
Дорогая миссис Брукс, с глубоким прискорбием я вынужден сообщить вам о смерти вашего мужа, Джеремайи Брукса, 16 апреля сего, 1864 года. Перенесённый на корабле тиф сильно ослабил его организм, и, хотя казалось, что окончательное выздоровление не за горами, вчера его состояние резко ухудшилось. Ночью он скончался в своём номере отеля «Раффлз».
Мы с Джереми должны были стать партнёрами по торговле в Сингапуре, а впоследствии и в Австралии. Многие мечты умерли прошлой ночью вместе с вашим мужем и моим добрым другом.
Я направляю официальные документы поверенному в Лондон, они свяжутся с вами по вопросам вступления в наследство и уплаты необходимых налогов. В бумагах я нашёл этот подписанный на ваше имя конверт и на правах друга сообщаю горестную весть лично.
Джереми вспоминал вас перед смертью и всё повторял: «Прис пусть простит, пусть простит». Я не знаю, к чему это относилось, но молю вас простить его и носить траур с чистым сердцем.
Мистер Оуэн опустил руку с письмом и увидел, что Присцилла очнулась и смотрит серыми глазами в низкое серое небо.
— Я не знал, что ты его так любила, — пробормотал священник. — Мне очень жаль, девочка моя. Прими мои соболезнования.
— Нет, — тихо, но отчётливо сказала Присцилла. — Никто никогда никого так не ненавидел, как я его.
— Тогда почему ты плачешь? — спросил мистер Оуэн. — Почему ты плачешь, Прис?
Она села, огляделась, вытерла слёзы и кровь со щёк. Поднялась, не глядя старику в глаза.
— Мне нужно побыть одной, — сказала она и ушла, склонив голову.
Преподобному Оуэну показалось, что вслед за Присциллой двинулась с кладбища тень, рябь воздуха, на мгновение размывшая её тонкую фигурку в простом чёрном платье.
Почтальон подоспел с ненужным уже нашатырём.
Священник забрал у него ларец, рассеянно попрощался. Сейчас пойдёт разносить почту и новости. К вечеру весь городок будет знать, что Присцилла Брукс овдовела и в какое отчаяние её привело письмо из Сингапура.
— Что-то тут нечисто, Агнес, — сказал старик, и ветки розовых кустов кивнули на весеннем ветру, соглашаясь с ним.
Медиум
Мадам Клэр остановилась, оглядывая живописные окрестности. Хорошо, что она отказалась от предложения вдовы Брукс взять экипаж. Хотелось прогуляться, подышать свежим морским воздухом, чудно отличным от лондонской дымной гнилости.
Только поэтому она и ответила на письмо, согласилась приехать так далеко — уж очень место хорошее, море. Клиентов ей в Лондоне хватало — и безутешные вдовы, и потерявшие детей родители, и любовники, взыскующие наставлений из высших сфер.
Глубока река человеческого горя, мощна её стремнина. Если не уметь грести — разобьёт твою лодку, утащит на дно. Но мадам Клэр была потомственной ясновидящей, её небольшое комфортное судно направлялось умелой, слегка циничной рукой. Вот и сейчас, любуясь зелёными изгибами окрестных холмов, стальным блеском моря, обрамлённого чистой линией белых утёсов, она прикидывала в уме, во сколько обойдётся вдове Брукс выяснение отношений с поселившимся в доме призраком.
У молодых вдов призрак почти всегда — муж. А ещё чаще — их собственная истерия. Истерическое нервное расстройство поражало женщин направо и налево. Хорошо, что медицина шагнула вперёд и умелый врач, применяя очищенное масло и особую технику массажа тазовой области, за несколько минут снимал нервические симптомы.
Клэр с удовольствием подумала о ресницах молодого доктора Хьюго, крепости его длинных пальцев и сладком опустошении «нервного пароксизма», достигаемого в конце массажа. То же ощущение, впрочем, вспоминалось ей из ранней юности в совсем другом контексте — когда в доме гостил кузен Джек и они убегали от гувернантки на чердак…
Мадам Клэр вздохнула, зашагала вверх по дорожке, и скоро она уже стучала скобой в виде лебедя в дверь премилого коттеджа миссис Брукс.
Дверь открыла молодая горничная в простом чёрном платье и с забинтованной рукой. Очень красивая и грустная. Гостья ожидала, что девушка почтительно присядет и отправится за хозяйкой, но та лишь кивнула.
— Добро пожаловать, мадам Клэр.
Значит, это и была вдова Брукс.
Клэр шла по длинному коридору в гостиную, неодобрительно думая о мужчинах, которые женятся вот на таких девочках, вместо того чтобы искать пару среди достойных ровесниц, которые уже и жизнь узнали, и приобрели душевные достоинства, недоступные юным особам.
Присцилла сначала нервничала, сидела на самом краю кушетки, и всё оглядывалась по сторонам, но потом подала чай с печеньем — сама, в доме больше никого не было — и вроде бы успокоилась.
Призрак появился месяц назад, в тот день, когда пришло письмо о смерти мужа. Сначала его видела только сама Присцилла — чёрная рябь в воздухе складывалась в человеческую фигуру. Через несколько дней рябь стала внезапно возникать на пути, Присцилла не успевала остановиться и входила в неё, как в клок тумана. Тогда у неё закладывало уши, темнело в глазах и появлялось чувство, что она не может вздохнуть. Через неделю, шагнув в рябь, она будто провалилась под воду.
— Меня нашла Дженет, наша служанка, — сказала Присцилла. Её зубы стукнули о край фарфоровой чашки. — Она говорила, лицо у меня было серое, дыхание хриплое. Сама я этого не помню. Очнулась в постели.
— Обращались ли вы к доктору? — осторожно спросила мадам Клэр, откусывая печенье. Необыкновенно вкусно, нужно будет спросить рецепт!
Присцилла невесело усмехнулась.
— На следующий день Дженет тоже увидела в воздухе тёмную фигуру. Та метнулась к ней от окна и расцарапала лицо.
— Где сейчас Дженет? — спросила Клэр, отставляя чашку. — Можно ли с ней поговорить?
— Она через два дня попросила расчёт и уехала к сестре в Корнуэлл, — вздохнула молодая вдова. — Ещё через неделю ушла кухарка. Я одна.
Она поднялась, отошла к окну, разбинтовывая руку.
— Уже после того, как я увидела ваше объявление в шляпном каталоге и написала вам письмо, призрак стал… Вот, посмотрите.
На запястье краснели множественные следы зубов. Мадам Клэр, склонив голову, рассматривала багровые укусы на белой коже и прикидывала, могла ли девчонка сама себя кусать под таким углом. За восемнадцать лет спиритической карьеры она насмотрелась всякого.
— Оно пьёт мою кровь, — сказала Присцилла. — Душит меня, царапает. Я вижу, как кровь выходит из раны и исчезает. На прошлой неделе я ездила в Лондон к поверенным, останавливалась в гостинице. Чёрная рябь прошла по обоям, сгустилась в фигуру и вот это сделала с моей рукой.