Культ грубой силы. Почему становятся наемниками
В последние дни наемники «Группы Вагнера» вновь оказались в топе информационной повестки, на этот раз не благодаря потерям в далекой стране, а опубликованному «Новой газетой» видео, на котором запечатлена чудовищная расправа, осуществленная возможными бойцами «Вагнера» над гражданином Сирии еще в 2017 году. «Сноб» публикует разговор с кандидатом философских наук, преподавателем НИУ ВШЭ Арсением Куманьковым о психологии «людей культа грубой силы» — участников гибридных вооруженных конфликтов в эпоху повсеместной делегитимации войны.
Ɔ. В XX веке люди, воевавшие за деньги, часто объясняли свои действия идеологическими соображениями. Например, наемники из Европы, США и ЮАР в эпоху холодной войны и постколониальных войн в Африке часто мотивировали свое участие не только заработком, но и тем, что сражаются в бывших европейских колониях с коммунизмом, против экспансии СССР. «Люди войны» всегда склонны давать какое-то идеологическое обоснование своим действиям?
Участие наемников из Европы и США в постколониальных африканских войнах по сути высвечивает процессы, которые начали происходить в «цивилизованном мире» после Второй мировой войны. Политическая наука говорит о процессах трансформации войны в это время — о появлении так называемых «новых» войн, нерегулярных, асимметричных или гибридных. C одной стороны, в этих новых войнах можно увидеть положительное движение к более безопасному, гуманному мироустройству — может быть, к состоянию без войн вообще. С другой стороны, и в политическом, и в психологическом плане общество переживает гибридные войны довольно сложно, потому что эти войны уже ведутся не национальными государствами, а множеством сил и иррегулярных группировок, за которыми стоят разные государства или группы государств.
Основная проблема в том, что мы имеем в голове в качестве шаблона классическую межгосударственную войну, которую ведут между собой регулярные армии. Такая война может признаваться неправильной, несправедливой, нежелательной, но все же она нам более знакома и понятна по истории, литературе, фильмам. И этот паттерн во многом определяет современное представление о том, какой должна быть война — например, там есть агрессор, которому нужно дать решительный отпор.
Ɔ. Советская пропаганда всегда утверждала, что на стороне, которую поддерживал СССР, сражаются за светлое будущее идеалистические добровольцы, а на противоположной стороне воюют алчные и беспринципные наемники. Что это за штамп?
В этой дихотомии — «у нас добровольцы, у них наемники» — как раз выражено воплощение раздвоенности мышления о войне: есть война правильная, а есть война неправильная. Есть те, кто правильно воюет, и те, кто неправильно воюет; те, кто воюет за «добро», и те, кто за «зло». Это связано в том числе с процессами криминализации войны, которые шли в течение XX века, когда война была квалифицирована как преступление. Если брать Конвенцию ООН о борьбе с наемничеством 1989 г., то я лично не возьмусь точно определить, где наемник, а где доброволец. В некоторых конфликтах грань между ними призрачна или люди могут быстро переходить из одного состояния в другое.
Ɔ. Имеют ли право современные правовые, демократические государства вести войны, в том числе гибридные?
В современном мире война уже не вполне нормальна, не вполне приемлема. Мы сталкиваемся с делегитимацией войны, когда население в целом уже не считает, что у государства есть однозначное право вести войну и использовать своих граждан в качестве живых инструментов. Скорее, с государствами связывают безопасность, стабильность, мир, благополучие, социальную справедливость, долгую счастливую жизнь.
Ɔ. А государству исторически человек не всегда склонен доверять, тем более в России?
У нас проблема делегитимации войны, наверное, представляется чуть менее серьезной, потому что государство исторически в России просто сильнее, оно в меньшей степени вынуждено давать какие-то комментарии или объяснения, чем в Европе или США, хотя и оно пытается дистанцироваться от войны — мы можем заметить, что «война» — редко употребляемое слово в современном российском политическом словаре, часто войну заменяют разными эвфемизмами. И это тоже показывает, что и у нас на государственном уровне вслед за общественным мнением произошла делегитимация войны.
Ɔ. Совсем недавно, весной-летом 2014 года на восток Украины в качестве добровольцев отправились воевать десятки тысяч человек со всей России и бывшего СССР. После Минских соглашений многие из них завербовались в т. н. «ЧВК Вагнера». Существует гипотеза, что с помощью востока Украины, войны за «русский мир» и «ЧВК Вагнера» государство получило возможность отправить куда подальше наиболее взрывоопасную часть общества, «людей культа силы». Нет ли в этом какой-то двойной морали?
Дуалистичность человеческого мышления о войне в том, что, с одной стороны, мы понимаем ее неприемлемость, вроде бы проклинаем ее, желаем, чтобы ее никогда не было; с другой стороны, осознаем, что это важная часть нашей жизни. И всегда, когда требуется, пытаемся как-то оправдать, почему вообще ее нужно вести. Я пишу об этом в своей недавно вышедшей книге «Война, или В плену насилия».