Коллекция. Караван историйРепортаж
Вера Майорова-Земская: «Учитесь у нее, как надо играть», — говорил Пырьев на съемочной площадке
Актриса Театра на Бронной Вера Майорова-Земская — уникальный свидетель эпохи. Ей довелось работать с такими великими режиссерами, как Андрей Гончаров и Анатолий Эфрос. А также сниматься в кино у легендарного Ивана Пырьева. Мы помним и любим ее по фильмам «Семь нянек», «Свет далекой звезды» и другим. Но и в настоящем времени она не потерялась. Актриса занята в постановках Константина Богомолова. О себе и легендарных личностях Майорова-Земская рассказала в интервью «Коллекции Каравана историй».
— Вера Владимировна, знаю, что ваши родители были необычными людьми, расскажите о своих корнях.
— Я родилась, когда мама была еще школьницей, училась в десятом классе. Кстати, параллельно с ней ходила беременной ее одноклассница, будущая жена писателя Либединского. Конечно же, для средней школы советских времен это было ЧП. И наша директриса с говорящей фамилией Нина Исааковна Гроза чуть с ума не сошла. Наша, потому что я тоже при ней училась. Но отец, в тот момент слушатель Академии Жуковского, не собирался бросать маму: как только она родила, родители расписались. Больше всего моему появлению на свет радовался дедушка Борис Михайлович Земский, профессор, преподававший аэродинамику в Академии Жуковского. Он посодействовал тому, чтобы брак родителей зарегистрировали, сказал им: «Если б я знал, ребята, что родится такая симпатичная внучка, заказал бы ее раньше». Брат деда Андрей Михайлович Земский был женат на сестре Михаила Афанасьевича Булгакова Надежде Афанасьевне. Он был языковедом, автором нескольких учебников русского языка, по одному из них мы учились в школе. Братья очень дружили, общались с Михаилом Афанасьевичем, их переписка позже была опубликована в журнале «Вопросы литературы». В одном из писем есть такие слова: «Миша еще поймает свою синюю птицу». А бабушка окончила Высшие женские курсы и организовала детский сад «Золотая рыбка» в Старопименовском переулке.
Несмотря на то что мама родила меня в столь юном возрасте, она получила высшее музыкальное образование, окончила вокальное отделение Гнесинского института. У нее было чудесное меццо-сопрано, что оценили в Большом театре, куда ее сразу же пригласили. Она получила роль Ольги в «Евгении Онегине», репетировала ее с дирижером Большого театра Семеном Семеновичем Сахаровым, который влюбился в нее без памяти и не стал скрывать это от моего отца, позвонил ему и заявил: «Володя, ваша жена — моя жизнь, никакая другая женщина мне не нужна, я буду ее добиваться!» В результате мама к нему ушла, какое-то время я оставалась с папой и бабушкой. Когда родилась моя сестра, у нее обнаружился порок сердца, и маме пришлось оставить сцену и заниматься больным ребенком. В тот момент она забрала к себе меня. Отчим относился ко мне прекрасно, он вообще оказался замечательным, добрейшим человеком.
А его родной брат был художником. Однажды, еще до революции, он уехал в Новый Афон, стал схимником в монастыре. А позже отправился на выставку во Францию, куда взяли его картину. Шел по Парижу, увидел плачущую женщину, стал ее успокаивать. Так они подружились. Оказалось, Робин потеряла сына и мужа в автокатастрофе. Ее муж был придворным художником при английской королеве. Робин как-то раз пошла на прием и попросила монаршую особу выделить участок в ста километрах от Лондона под строительство православного монастыря. Он существует по сей день, стены расписал брат моего отчима, сейчас наставником обители является племянник Семена Семеновича, который окончил консерваторию. Замечательная женщина Робин приезжала в Москву, приходила в гости. Вот в какой атмосфере и среди каких людей я росла. Наш дом всегда был открытым. Мама дружила с Аллой Рустайкис, известной поэтессой, написавшей стихи к шлягеру «Снегопад, снегопад, если женщина просит...». В дом Аллы и ее мамы приходили не только мы, но и Лиля Брик, а еще раньше сам Маяковский. В общем, творческая среда сыграла свою роль в том, что я стала актрисой.
— Это родители посоветовали вам поступать в Щукинское училище?
— Они вообще не советовали идти на актерский факультет. Это не придумка, что творческие люди не хотят, чтобы их дети становились артистами. Актерская профессия только несведущим кажется легкой, на самом деле она очень зависимая. И поэтому родители-актеры стараются оградить от нее своих детей. А я безумно люблю театр, но никогда не умела там за себя постоять. Моя подруга говорит: «У тебя очень хороший характер». Но для театра он не годится, в нем и заключается вся проблема.
Правда, об актерской профессии я мечтала с детства, все время кого-то показывала. Подруга вспоминает: «Идем маленькие, и ты хвастаешься «Тебя никто не знает, а меня знают все, вот смотри». И начинаешь здороваться с каждым встречным, естественно, тебе в ответ тоже произносят: «Здравствуйте».
В Щукинское училище я поступила легко. Выучила рассказ про лебедей из «Вечерней Москвы», басню, стихотворение Пушкина «Деревня» из школьной программы. Прослушивания вели Вера Константиновна Львова и ее муж Леонид Моисеевич Шихматов. После первого тура она посоветовала: «Девочка, выучи монолог Наташи Ростовой про первый поцелуй: «Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки. — Поцелуйте куклу, — сказала она», отрывок из «Руслана и Людмилы» и приходи на второй тур». После каждого тура вывешивали списки, я каждый раз находила там свою фамилию. В итоге моими однокурсниками стали Люда Максакова, Саша Белявский, Зиновий Высоковский, Иван Бортник, Саша Збруев, Веня Смехов, Ира Бунина. Такой вот подобрался мощный курс.
— Кто на курсе выделялся?
— Вы знаете, все, у нас был очень сплоченный курс. Не было такого, что кто-то с кем-то конфликтовал. Мне более других была близка Люда Максакова. Наши родители работали в Большом театре, нередко мы вместе отдыхали. А преподавали нам Этуш, Шлезингер, Катин-Ярцев. Я в основном готовила свои отрывки с Владимиром Абрамовичем Этушем. Он был педагогом строгим, все его боялись. Но по моим ощущениям ко мне относился хорошо. В юности все воспринималось как-то празднично.
На третьем курсе Леня Каневский и Игорь Охлупин сделали отрывок из О. Генри «Без вымысла» и позвали меня на роль девушки, которая накануне собственной свадьбы приехала в Нью-Йорк, чтобы разыскать свою первую любовь. С этим отрывком они показывались в Театр Маяковского Николаю Павловичу Охлопкову. Видно, я произвела впечатление, Охлопков брал меня на роль Офелии, а Гамлета играл тогда Михаил Козаков. Это было очень лестное предложение.
У нас на курсе учился Константин Желдин, известный по роли белогвардейца-садиста из «Адъютанта его превосходительства», позже Костя служил в Театре на Таганке у Юрия Любимова. Он услышал, куда меня зовут, и стал отговаривать: «Какой Охлопков? Надо идти к Гончарову, это молодой современный режиссер, настоящий бунтарь». Андрей Александрович возглавил тогда Театр на Малой Бронной, который переехал в здание в центре. С Костей мы подготовили чеховский отрывок «Пропащее дело». Там по сюжету молодой бедный литератор объясняется в любви невесте с богатым приданым. Он перечисляет все, чего не сможет ей дать, а она на все отвечает: «Да не в этом дело, не нужны мне ваши подарки, ничего не надо». Я была спокойна, знала, что иду к Охлопкову, а Костя страшно нервничал. На карту было поставлено все!
Гончаров прошел по залу, где мы сидели в ожидании, увидел меня, спросил:
— Как зовут?
— Вера.
— Легко будет запомнить.
В труппе служила его жена Вера Николаевна Жуковская. Я тогда надела на шею красивые бусы из черного камня с белыми прожилками. Играем, и вдруг замечаю: Костя смотрит на меня, вытаращив глаза. Обнимая, он сжал меня так, что бусы рассыпались и покатились по сцене. Я это тоже заметила, махнула рукой и произнесла: «Да и Бог с ними!» А потом начала его целовать. Думаю, именно это произвело впечатление на Гончарова, и он взял нас обоих в труппу.
Первые наши роли мы сыграли в спектакле «Свадьба брачного афериста». Нашим партнером стал Леонид Броневой. А позже Гончаров поставил «Визит дамы» по Дюрренматту, где в главных ролях блистали Лидия Сухаревская и Борис Тенин. А мы с Людмилой Хмельницкой играли двух проституток. Она высокая, я маленькая, Андрей Александрович выстроил для нас очень выигрышную мизансцену: открывались ворота и мы выходили в красивых коротких платьицах и шляпках. По залу неизменно пробегал одобрительный вздох.
Финал спектакля был необычным. По сюжету дама мстила любимому за то, что тот ее бросил, требовала, чтобы народ вынес ему смертный приговор. У каждого артиста была в руках палка с белой маской. Когда дама спрашивала: «Вы согласны?», мы дергали за веревочки, и маски открывали рты. Так Гончаров давал понять, что народ безлик и ничего не решает, что было новаторским ходом.
— Актеры, работавшие с Андреем Александровичем Гончаровым, вспоминают его как человека эмоционального, который мог кричать на репетициях так, что стены дрожали...
— Да, Гончаров был крайне экспансивным. Не мог сказать спокойно: «Выйдите». Он это выкрикивал, подкрепляя требование жестом рукой. В жизни разговаривал нормально, был красивым, спокойным, вальяжным, обладал замечательным чувством юмора. Но когда репетировал, взвинчивал себя, бешеная энергия захлестывала его так, что все вокруг грохотало.
Помню, идет репетиция, Гончаров с раздражением спрашивает актера, стоящего на сцене:
— Что вы тут делаете?
— Андрей Александрович, я думаю, что я ее люблю.
— А где ваши выразительные средства?! — кипятится Гончаров.
Я потом взяла эту фразу на вооружение, постоянно говорила мужу: «Ну и где твои выразительные средства?»
Я Гончарова не боялась. Ничего, что он кричит, по-всякому случается. Экспансивное поведение — его нормальное состояние. Так к этому и надо было относиться, ни в коем случае не принимать на свой счет. И вообще, обижаешься на режиссера — уходи из профессии! Андрей Александрович проработал недолго, его пригласили на должность главного режиссера Театра Маяковского. Костя Желдин ушел следом за ним. Как мне рассказывали, в Маяковке Гончаров оставался верен себе, мог немножечко унизить актера.
— Это мягко сказано! Виктор Павлов, к примеру, уволился, ушел в Малый театр, после того как услышал произнесенные на репетиции при всех оскорбительные слова в свой адрес. А сколько слез проливала Светлана Немоляева!