Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Елена Преснякова: "Вова никого не винил в расставании с Кристиной, только себя"
Мы с Петровичем женаты гораздо больше сорока лет. Как так долго продержались? Не знаю... Просто оба Собаки по гороскопу, только я - дворняжка, а он - спокойный сенбернар. Материал был опубликован в январе 2010 года.
Вот вам пример. Приезжаю с гастролей и с порога кидаюсь к мойке. Стою тру грязную чашку и «тявкаю» что-то недовольное под нос: «Вот! Посуду за собой не помыл, я устала как собака, вечером снова на концерт ехать...» Оглядываюсь, а Петровича и след простыл! «Ленок, ты уже все? — кричит он из комнаты. — Закончила?» В наших с Петровичем семьях испокон века было принято: если поженились, то на всю жизнь! Вовка-младший — единственное исключение... У меня уже третья невестка.
Как-то сидим с Петровичем за чаем.
— Слушай, — вдруг хмыкает он. — Знаешь, у нас в СССР было ведь пятнадцать союзных республик? Так что...
Намекает на то, что Кристина Орбакайте из Литвы, Лена Ленская — с Украины, а Наташа Подольская — из Белоруссии. Я его тут же перебиваю:
— Стоп! На Белоруссии, пожалуй, и остановимся!
— Вы с Петровичем не только много лет вместе, но и из одного города. Удивительное совпадение!
— Оканчивая в Свердловске одиннадцатый класс, я пела в ансамбле Политехнического института. И хотя в нашей семье все любили петь, папа мечтал, чтобы после школы я поступила в какой-нибудь серьезный институт. Мама отмахивалась: «Нечего! У нас все на заводе работают — и Ленка туда пойдет!»
Однажды во время репетиции меня позвали к телефону. «Я музыкальный руководитель ансамбля филармонии Владимир Пресняков, — говорит голос в трубке. — Хотим тебя пригласить на прослушивание». А на меня слово «филармония» всегда наводило ужас! Там концерты симфонической музыки, арии, оратории, а тут — здрасте! — я со своими эстрадными песенками. Ну что мне там делать? Мама как услышала об этом предложении, в крик: «Какая филармония? На завод иди! А то будешь, как все эти артисты, цыганкой!»
Однако что-то в голосе товарища Преснякова меня подкупило, и я стала собираться на прослушивание. А идти-то не в чем! Слава богу, подружка Людка одолжила платье. На два размера, правда, больше. Подол подшили прямо на мне, еще и кушаком подвязали. Для довершения «образа» я нацепила две крахмальные нижние юбки и надела туфли на шпильке.
В четыре руки начесали высокую бабетту. Ею можно было пробить стенку, честное слово! Лака для волос у нас тогда не было, я развела сахар и обильно покрыла этим сиропом прическу. Люда хихикала: «Ленка, а если пчелки запутаются в твоих волосах? Придешь как улей!» Соседка, с которой мы столкнулись в подъезде, долго потом вспоминала: «Лена, у тебя такая башня на голове была — сквозь нее весь Свердловск был виден!»
В ансамбле только мы с Вовой были одногодками, остальным артистам — под сорок. Сплошное старичье! Помню, вышла тетечка в строгой наглухо застегнутой блузе и длинной юбке, сложила руки под грудью да как заголосит: «На лужайке, на проталинке промочили зайки валенки...» Она, оказывается, до этого в оперетте пела. Ну куда мне, думаю, со своим рокерским хриплым ором «ей-ей-ей, хали-гали!» в этот коллектив? Так что я сразу заявила: «Не буду с вами работать!»
И стала от «филармонических» товарищей бегать, а они, настырные, телефон обрывают, домой приходят. Маму так обработали, что она вдруг по-другому заговорила: «Ты не понимаешь? Это же работа!»
Помню, загораем с подружкой на пляже. Людка шепчет: «Лен, по-моему, те самые, из филармонии, идут. Тебя ищут». Я — раз! — и голову платьем накрыла. Все лежат одинаковые — в купальниках, как из инкубатора, пойди разбери, кто где. Музыканты перешагнули через нас и пошли дальше искать. Я чуть со смеху не умерла — идут двое в семейных трусах, резинки поддерживают, чтобы не свалились, и истошно кричат на весь пляж: «Лена! Лена!»
— Владимир Петрович сразу же стал за вами ухаживать?
— А там больше не за кем было. Правда до меня у него была очень красивая девушка Зоя. Я даже бегала на нее посмотреть. Она приходила к нему на репетиции, сидела и ждала в вестибюле. Коса до пояса. Кровь с молоком. Одним словом, сибирячка.
Потом мы поехали на гастроли, и вот тут я заметила, что Вова стал уделять мне все больше внимания. Стучится, помню, в мой номер после концерта. Один раз поскребся — не пускаю, второй, третий раз — нет и нет! Я ведь Скорпион, если меня сильно допекать, все сделаю наоборот. Да и поначалу, если честно, на него внимания не обратила. Какой-то пацан с чубчиком! Единственное, что запомнилось, — его свитер. Черный, плетеный, как корзинка, на рукавах кресты вышиты. Как потом оказалось, он у Петровича был единственным...
Как ухаживал? Да никак! Даже цветов не дарил. Первый букет у меня появился, когда мы разругались. Однажды, правда, принес подарок. Где-то по случаю достал лакированные туфли на шпильке, страшно дорогие — рублей сто стоили. Это при зарплате-то в девяносто! Стучится, помню, в очередной раз в мой номер, открываю — а на пороге коробка. Я приподняла крышку и ахнула: «Какая красота!» Он не успел даже обрадоваться, как я гордо выставила коробку и захлопнув дверь перед его носом, крикнула: «Ничего мне не надо!» В щелку, правда, проследила, чтобы туфли забрал, а то мало ли что, могут ведь и украсть...
Вскоре поняла: Петрович начал меня ревновать. Вокруг всегда мужские компании, я с музыкантами смеюсь, болтаю, а Вова высказывает претензии: что это ты, мол, со всеми кокетничаешь? Или вообще замолчит, надуется, вижу — переживает.
Каких-то особенных страстей не помню. Просто дружили-дружили, а потом... «крепость» сдалась. Не скажу, что безумно влюбилась. Я была девочкой домашней, привыкла, что меня кто-то опекает, а Петрович все время рядом. Влюбилась я в него, когда мы уже поженились, когда узнала его поближе.
Взрослая самостоятельная жизнь с Петровичем была только на гастролях. Когда возвращались в Свердловск, я жила с родителями. Как-то мама говорит: «Ты хоть приведи своего, с нами познакомь...» К «смотринам» она подготовилась основательно: налепила пельменей, напекла пирогов. Сели... Поели... Петрович сказал «Спасибо» и уткнулся в газету. Сидят с отцом рядком на диване, только страницами шелестят. Мама на кухне расстроенно шепчет:
— Лена, может, ему угощение не понравилось? Что-то он сидит и молчит.
Я ее успокоила:
— Да он все время молчит!
Когда проводила Петровича, мама покачала головой:
— У тебя всегда такие красивые ребята были, а этот какой-то несимпатичный.
Я сразу же бросилась его защищать:
— Да разве в этом дело? Наш папа, что ли, красавец?
С тех пор Вова стал моим официальным кавалером.
— Как скоро он сделал вам предложение?
— Да не делал он мне предложения! Вы не поверите, но и я никаких планов совместной семейной жизни не строила. Есть он рядом — и есть!
Лет в девятнадцать я первый раз забеременела. Мама сразу же заметила, как у меня округлилось лицо, и спросила. Пришлось сознаться. Мама рыдала целый день. «Что соседи скажут? — причитала она. — А что во дворе будут говорить?» Больше всего она боялась — вдруг отец о моем «позоре» узнает. Ведь несмотря на то что я была его любимицей, в гневе он мог и из дома выгнать.
— Что говорил сам Владимир Петрович?
— Да ничего не говорил. У нас все было не как у людей. Когда я ему призналась, в ответ он меланхолично протянул: «Ну ребенок так ребенок...» Не предлагал ни замуж идти, ни аборт делать. Я сама решилась прервать беременность.
Сейчас Вовке-младшему иногда говорю:
— Сынок, у тебя братья и сестры могли бы быть.
Он в ответ смеется:
— Хорошо, что я успел родиться!
Когда забеременела во второй раз, мама снова заплакала и сказала: «Лена, наверное, вам надо расписаться». Тут еще врачи предупредили, что второй аборт делать опасно. Благодаря этому появился на свет наш сын.
Как-то после репетиции идем с Володей домой. Через дорогу от филармонии — вывеска «ЗАГС».
— Пойдем, — говорю, — распишемся?
— Пойдем...
Подали заявление. «Через три месяца вас ждем!» — сообщила работница ЗАГСа.
К свадьбе я подготовилась основательно: сама расшила блестящими бусинками концертное платье, каждую пуговку обтянула материей. Кстати, те лакированные туфли на шпильке, которые я до этого отвергла, наконец-то пригодились. Пришила к ним лаковые ремешки от часов, получились модные перепонки. Мама уложила мне косу короной, а я придумала, как украсить прическу: купила у кладбища искусственные «похоронные» цветочки и приклеила их на ободок для волос. Получилось очень красиво.
Наступил день регистрации. Я Петровичу об этом не напомнила, думала, что он и сам не забудет дату своей свадьбы. Весь состав филармонии вместе с невестой собрался в назначенное время у ЗАГСа. Стоим ждем, а жениха все нет и нет. Дома стол накрыт, гостей ждут, невеста у ЗАГСа тоскует, а жених... пропал! Я начинаю нервничать: все пары под марш Мендельсона идут мимо нас расписываться, наше время уже прошло, а вдруг нас не пустят?!
Стою вся красная, губы от обиды трясутся, а заплакать боюсь — тушь потечет. Наш трубач тихо шепнул мне на ухо: «Все будет хорошо. Я сейчас ему позвоню». И пулей в филармонию — звонить Петровичу. «Лена, — прибегает запыхавшись. — Сейчас придет! Он забыл!» У меня слезы так и брызнули.
Петрович прилетел в своем вечном свитере с крестами и старых вельветовых штанах. Эти штаны ему друг перелицевал, чтобы не было видно, как протерлись на коленках.
— Ты что?! — накинулась я на жениха с кулаками. — Мы свою очередь пропустили!
А он в ответ улыбается:
— Я думал, ты тогда пошутила с заявлением.
Вот так и поженились.
Когда пришло время рожать, отец строго постучал пальцем по столу: «Чтобы пацана родила! А то выгоню из дому!» В больницу я заявилась с хвостиками, подвязанными бантами. Ручки-ножки тоненькие, как у паучка, один живот торчит. Сестрички всплеснули руками: «Господи, уже школьницы рожают!» А мне ведь двадцать один год был!
— Где вы поселились?
— Семья Петровича жила в доме барачного типа с общим коридором и одним туалетом на всех, так что я привела мужа к себе. Он стал восьмым человеком в нашей семье, а маленький Вова, когда родился, девятым. Как все умещались в малогабаритной двухкомнатной хрущевке — не представляю! В одной комнате брат с женой и дочкой, в проходной сестра и родители, в бывшей кладовке — мы с Петровичем.
Нам, молодоженам, достались «хоромы» — каморка без окон. Там мама на полках хранила компоты и варенье, на крючках висели старые пальто, в углу стоял сундучок. В нашу «спальню» еле вместилась узенькая кровать с продавленной панцирной сеткой. Петрович в это время служил в армии. Правда из Дома офицеров, где он проходил службу, его отпускали домой ночевать. Он снимал сапоги и ставил у кровати. Я, беременная, лежала с краю и вдыхала ядреный запах «кирзачей». Выкину их в прихожую, просыпаюсь — они снова перед моим носом стоят.
Мама стучит в дверь «Вы там еще не задохнулись? — а потом тихонько советует: — Ты мужу-то скажи, чтобы портянки в прихожей оставлял». Петрович был на редкость удобным зятем: не видно его и не слышно. Тихонько поест на кухне, пройдет к себе в каморочку — и нет его! Только сапоги торчат!
Когда родился Вова, спать ему оказалось негде. Слава богу, друзья подарили нам коляску и металлическую ванночку. В этой ванночке ребенок и спал.
— Владимир Петрович дружил с тестем?
— Они с отцом были чем-то похожи. Оба молчуны, могли вместе два часа смотреть телевизор, ни слова не обронив, а потом разойтись по комнатам. Папа рано вставал на службу, он работал на телефонной станции. Наверное поэтому разговаривал дома громко. Мама постоянно его обрывала: «Что ты орешь?» Когда в доме все засыпали, просыпался маленький Вова и начинал улюлюкать. Причем громко, высоким фальцетом. С тех пор сын так и остался «ночным», засыпает под утро. Помню, всю ночь трясу его кроватку, совершенно разболтавшуюся от постоянной качки, колеса из пазов даже выскочили, а он глаза откроет и смеется.
— Почему сына тоже решили назвать Владимиром?