Василий Жуковский: запретная любовь
«Твой долг как христианина изгнать всякое чувство касательно Маши, кроме родственного! Нет, и кончен разговор», — Протасова покинула комнату столь стремительно, что край платья зацепился за косяк. Раздался треск рвущейся материи. Жуковскому показалось, что это рвется его сердце...
Шел декабрь 1819 года. Василий Андреевич расставлял книги на полках петербургской квартиры, предоставленной ему в Аничковом дворце как учителю будущей императрицы. Маша тем временем в Дерпте подрубала простыни и вышивала наволочки — чтобы скрасить казенный быт обожаемому Базилю. Оба знали, что быть вместе им не суждено. Жуковский нес тяжкий груз отцовского греха и всю жизнь платил по счетам.
...Шестнадцатилетняя Сальха выскользнула из гарема и поминутно оглядываясь, поспешила в сторону отчего дома. За побег неразумная жена поплатилась бы жизнью, но сегодня все иначе. Турецкий городок Бендеры осадили русские войска, страшно грохотали пушки, муж беглянки убит.
— Сальха! — услышала она сдавленный шепот из-под карагача.
— Фатьма! — девушка прижала к себе младшую сестренку.
— Отец грузит подводу, мама послала за тобой, — выпалила девочка.
Они взялись за руки и побежали кривыми переулками Бендер, таясь в тени глинобитных стен. Среди деревьев мелькнула родная крыша, и сестры припустили со всех ног, забыв об осторожности...
«Стоять! Аваст! — дорогу преградил русский офицер. — Куда бежим, красавицы? — осведомился на ломаном турецком. — Красавицы молчали, вцепившись друг в друга и дрожа от страха. Военный мельком глянул на одиннадцатилетнюю Фатьму, взял Сальху за подбородок, откинул чадру и удовлетворенно хмыкнул. — Со мной пойдете. Плен. Тутсаклик. Ясно?» — ловко связал сестер веревкой и легонько ткнув прикладом в спину Сальху, куда-то повел обеих.
В официальных документах записали: «Турецкоподданная Сальха взята при осаде города Бендер с прочими таковыми же в полон и досталась майору Муфелю, и того же году оным майором по выезде в Россию отдана Бунину на воспитание».
...В барском доме усадьбы Мишенское Тульской губернии расположился в удобном кресле богатый помещик, отставной секунд-майор Афанасий Иванович Бунин. У окна за пяльцами выпрямилась на жестком стуле законная супруга Мария Григорьевна. В дверях толпились их многочисленные дети и домочадцы. Посреди гостиной стояли две отмытые и переодетые в сарафаны смуглые кареглазые пленницы. Бунин с удовольствием рассматривал неожиданный подарок приятеля Карла Муфеля. Украдкой покосился на жену и молвил: «На кухню обеих, Василисе в помощь. Ты как, согласна ли, барыня?»
Мария Григорьевна посмотрела мужу в глаза, еле заметно усмехнулась, но промолчала. Бунин схватил трубку, начал ее набивать, просыпая табак на колени. Сальху и Фатьму увели в людскую.
Мария Григорьевна, родив одиннадцать детей, из которых к 1770 году выжило лишь четыре дочери и сын Иван, оставила супружеское ложе и предоставила Афанасию Ивановичу свободу в удовлетворении его мужских надобностей. Сальху поселили в отдельном домике в саду, специально для нее роскошно обставленном. Барин частенько захаживал к юной турчанке, а потом вовсе отринул условности и переселился к ней из господского дома. Фатьма умерла через год, ей едва сравнялось двенадцать...
Сальха с самого начала спокойно воспринимала свое положение: если в Турции господин имеет несколько жен, то и в России наверняка все так же — мужчины везде одинаковы. Как ни странно, поначалу ситуация устраивала и Марию Григорьевну — Афанасий при деле, не шалит, наложница покорна старшей жене, ведет хозяйство, каждый день являясь за распоряжениями, нянчит младших господских детей, усердно учит русский. Помещица даже крестила турчанку, после чего той выдали вид на жительство в Российской империи: «Сальха по изучении российского языка приведена в веру греческого исповедания, при чем восприемниками были жена Бунина Мария Григорьевна и иностранец, восприявший же веру греческого исповедания, Дементий Голембевский». Теперь она звалась Елизаветой Дементьевной Турчаниновой.
Когда Афанасий Иванович открыто стал сожительствовать с любовницей, все изменилось: Мария Григорьевна запретила пускать басурманку в господский дом. Елизавета покорно сносила опалу. Двадцать девятого января 1783 года после трех умерших девочек она родила барину сына. Единственного — к тому времени наследник Буниных Иван скончался.
Мальчика крестили в усадебной церкви и записали в церковной книге: «Вотчины надворного советника Афанасия Ивановича Бунина у дворовой вдовы Елизаветы Дементьевой родился незаконнорожденный сын Василий». Крестной матерью стала младшая дочь Буниных Варвара, в замужестве Юшкова — любимая сестра Васи, много сделавшая для устройства его судьбы.
Сальха понимала: истинная глава семьи Мария Григорьевна — от нее зависит жизнь Васи в доме. По семейной легенде, турчанка поступила так, как поступали младшие жены на ее родине: вошла в барский дом и положила сына к ногам старшей жены. Та долго молчала. Малыш заплакал. Мать не шевельнулась. Бунина не выдержала: «Подай младенца! — Елизавета с поклоном положила Васю на колени Марии Григорьевне. Та обняла малыша, вытерла слезки, прижала к себе: — Что ж, Лисавета. Ты ни в чем не виновата, а дитя — дар Божий. Васеньку воспитаю как родного. Поди, обнимемся».
Так малыш обзавелся второй матерью, а позже и вторым отцом: для придания законности Васю усыновил друг Бунина обедневший дворянин Андрей Жуковский, давно живший в усадьбе. Василий получил его отчество и фамилию, а вместе с тем право на дворянское звание. Впрочем, пожаловано оно было поэту указом императора лишь в 1839 году.
Бунина сдержала слово — мальчик рос, окруженный всеобщей заботой, ни в чем не зная отказа. Однако разница между законными детьми и незаконным отпрыском все же имелась. Когда семидесятипятилетний Афанасий Иванович отошел в мир иной, выяснилось, что он завещал все свое состояние четырем дочкам, не упомянув ни восьмилетнего сына, ни его мать. Но вдова не обидела Лисавету и выделила ей десять тысяч.
После смерти Бунина воспитанием Васи с удовольствием занялся приемный отец. Мария Григорьевна обожала мальчика, видя в нем замену умершему Ивану. Сестры, которые были намного старше, с радостью возились с хорошенькой черноглазой игрушкой в свои редкие приезды в Мишенское. Вася подолгу жил в доме Юшковых в Туле, занимался с преподавателями вместе с дочерьми сестры Варвары, ставил с ними домашние спектакли. Но вот любил ли его кто-нибудь по-настоящему?
Сам он впервые влюбился в семнадцать. В 1797 году Мария Григорьевна отвезла Васю в Московский университетский благородный пансион. Здесь юноша начал писать стихи, приобрел привычку вставать в пять утра и лучших друзей — Андрея и Александра Тургеневых. После окончания пансиона в 1800-м Василий пару лет служил мелким клерком в Главной соляной конторе. Часто с друзьями он посещал гостеприимный дом своего товарища Соковнина — там царили шум, веселье, молодые люди вслух читали книги... В компании были и девушки, среди них Мария Вельяминова — дочь единокровной сестры Жуковского. Вася и Маша обсуждают Руссо, мечтают о будущем Отечества и, конечно, увлекаются друг другом. Все невинно и очень трогательно, но... Девушку выдают замуж за некоего Свечина, муж увозит ее в Петербург, а Жуковский бросает опостылевшую конторскую службу и бежит подальше от Москвы в Мишенское — чтобы зарыться в книги и страдать.
Там он с головой уходит в работу: переводит «Дон Кихота», упражняется в немецком, делает выписки из трудов по архитектуре, искусству и философии. По пансионной привычке встает в пять утра и до завтрака работает в тишине. Потом дом оживает, усадьба полна народу — сестры Василия, их мужья, дети. Живет в Мишенском и единокровная сестра Жуковского Екатерина Афанасьевна Протасова. Недавно овдовев, она с дочерьми Машей и Сашей поселилась в имении матери. Скромные милые девочки быстро привязались к дяде Базилю, так они называли на французский манер Василия, который стал их гувернером и учителем. Именно в Мишенском проявился его педагогический дар.