Николай Стоцкий: "Серега был и остается космосом..."
Актер Николай Стоцкий прожил бок о бок с Сергеем Колтаковым больше тридцати пяти лет, был первым читателем его стихов, сказок, пьес и сценариев, они вместе сочиняли песни, снимались в одних фильмах. Вместе боролись с болезнью, которая год назад оборвала жизнь Сергея, - друг оставался рядом до последней минуты.
Один из самых талантливых, закрытых и неразгаданных актеров нашего времени Сергей Колтаков говорил о нем: «Спасибо Господу, что подарил мне этого удивительного человека, которым очень дорожу. Дружба больше, чем любовь: любовь бывает неразделенной, безответной, дружба — нет».
— Мы познакомились в 1985 году, когда по окончании Щукинского училища я был принят в труппу Театра имени Станиславского. Колтаков там служил уже несколько лет, блистал в главных ролях, на спектакли с его участием невозможно было попасть.
Прихожу в общежитие театра с фибровым чемоданчиком и ордером на крохотную, метров семь-восемь, комнатку. Но ее, оказывается, вместе с другой, значительно большей, занимают Сергей с супругой. Колтаков, одетый в шелковый китайский халат с райскими птицами, этаким сибаритом восседает в кресле, а Вика — вторая официальная жена — ему прислуживает.
— Простите, — говорю, — но вот ордер...
Колтаков сурово:
— Это моя комната.
— Что же делать? Мне сказали, могу ее занять.
Смерив меня изучающим взглядом, хозяин взмахивает рукой:
— Черт с тобой, ладно. Заходи!
Так произошло наше знакомство, вскоре переросшее в дружбу, крепче и преданнее которой я, наверное, и не знаю. Несмотря на разницу в темпераментах — он неврастеник, мог в секунду вспылить, послать к такой-то матери, пойти вразнос, я же спокойный, бесконфликтный, отчасти флегматичный... Колтаков часто повторял, что благодарен мне за предотвращение его внутренних пожаров, душевных катастроф. Мне действительно нередко приходилось приводить его в чувство: «Серега, ты градус-то снижай. Сейчас в падучей забьешься, мы с тобой подохнем, а те уроды будут жить. Побольше пофигизма!»
У него есть стихотворение, которое мне очень нравится, особенно одно четверостишие:
Отбросив лозунгов фиговые листы,
Не восславляя битую свободу,
Как всякой истины слова мои просты:
Любовь к себе честней любви к народу.
Советовал другу почаще вспоминать написанные им же строки и хоть немного думать о себе, беречься.
С момента первой встречи прошло меньше года, когда Колтаков оставил Театр Станиславского. По-моему, в тот раз его не «ушли» — уволился сам после производственного конфликта с Александром Товстоноговым — сыном великого Товстоногова. Если не ошибаюсь, главреж настаивал, чтобы Сергей играл главного персонажа в новом спектакле, а Колтаков считал пьесу недостойной постановки. После блистательных ролей в «Быть или не быть», «Ной и его сыновья» он имел полное право и судить, и не соглашаться.
После ухода Сергея Товстоногов-младший предложил мне ввестись на его роль в гремевшем по всей Москве спектакле по пьесе Юлия Кима «Ной и его сыновья». Ответил ему, что не могу дать согласие без разрешения Колтакова. Рассказал другу о разговоре с Товстоноговым и услышал: «Не мути воду — вводись конечно!» Я играл в «Ное...» несколько лет, любил этот спектакль, за что Колтакову отдельное спасибо.
На самом деле мне есть за что быть благодарным и Театру Станиславского, в котором прослужил восемь лет и сыграл много интересных ролей в постановках, билеты на которые было не достать, а подходы к зданию вечерами патрулировала конная милиция: «Собачье сердце», «Улица Шолом-Алейхема, дом 40», «Танго» по Мрожеку.
Однако в начале девяностых после смены нескольких руководителей театр оказался на краю пропасти — да что там, уже сорвался и скатился на дно. Как ни удивительно, но в ту пору — в отличие от большинства коллег — я много снимался. Приходилось постоянно мотаться между киноплощадками в разных городах и Москвой, чтобы играть на сцене. И вот однажды приезжаю прямо с вокзала в театр на вечерний спектакль и узнаю, что продано всего десять билетов. Иду к директору:
— Давайте отменим. Это унизительно, когда зрителей в зале меньше, чем актеров на сцене. Готов из своего кармана вернуть людям деньги за билеты.
— Это невозможно! — гневно протестует директор. — Артист обязан выходить на сцену, даже если там один зритель!
Тут взыграл мой юношеский максимализм:
— Где прописана эта обязанность рвать душу, жилы при пустом зале?! Увольняюсь!
Написал заявление, приехал домой:
— Серега, я ушел из театра.
— Ну и хорошо. Проживем как-нибудь без твоей театральной ставки и копеек за сыгранные спектакли.
В ту пору мы уже несколько лет обитали за городом, в поселке Кокошкино — еще в 1987-м вскладчину купили дачу у вдовы театрального режиссера и педагога Андрея Алексеевича Попова. В ГИТИСе Колтаков был его любимым учеником, часто приезжал в гости — и при жизни мастера, и после его смерти. Вдова Попова Ирина Владимировна Македонская относилась к Сергею и ко мне как к сыновьям и решившись расстаться с дачей, заявила, что продаст ее только нам. Хотя претендентов было много, в том числе драматург Михаил Шатров, актер Сергей Шакуров, и деньги предлагались куда большие, чем мы даже вдвоем могли наскрести. Ирине Владимировне было важно, чтобы в «поместье», построенном еще отцом ее мужа — режиссером Алексеем Дмитриевичем Поповым, поселились близкие люди.
Ни Сергей, ни я никогда не были урбанистами, город обоих страшно тяготил, поэтому жилье в Кокошкино стало спасением. В Москве, если утром репетиция, а вечером спектакль, на несколько часов приезжали к Ие Саввиной, с которой дружили и которая вручила каждому из нас ключи от своей квартиры.
Домашними делами Ия Сергеевна заниматься не любила, и почти всегда на кухне обнаруживалась гора грязной посуды. Пока ее перемоешь, приберешься — глядишь, уж и хозяйка, имевшая обыкновение ложиться на рассвете, а вставать после полудня, появляется на пороге спальни. «Здравствуйте, сыночки! — клюет в щеку меня, потом Михалыча. — Колюня, сделай-ка мне кофейку, ну ты знаешь, как всегда». «Как всегда» означало растворимый со сгущенкой и небольшим количеством коньячка. Напиток помогал ей проснуться и взбодриться.
Даже такой завзятый книгочей и обладатель энциклопедических знаний в области литературы, живописи, музыки, как Колтаков, поражался светлым мозгам и уникальной памяти Саввиной: она знала наизусть сотни стихов, щелкала как орехи самые сложные кроссворды. Если вдруг с каким-то словом случалась заминка, просила принести том энциклопедии на нужную букву, а потом хлопала себя по лбу: «Ну правильно — вертелось же в голове!»
Однажды завтракаем втроем, Ия Сергеевна спрашивает: «Что, Колька у нас некрещеный, что ли? Все, Серега, пойдем его крестить». На следующий же день договорилась с настоятелем храма неподалеку от ее дома, и Сергей стал моим крестным отцом, Ия — крестной матерью. Выходя из церкви, Саввина серьезно сказала Колтакову: «Теперь мы с тобой кумовья и вместе отвечаем за Колькину душу».
Дом в Кокошкино продали в середине девяностых — тому было несколько причин. Главная — неподалеку начали строить гаражи и прокладывать трассу. Прощайте, природа и деревенский покой... К тому же в наших планах было перебраться в Америку — кто помнит те годы, когда будущее страны казалось абсолютно беспросветным, нас поймет. Сначала отправили за океан Сережкину любимую женщину Лену, потом стали оформлять грин-карты на себя. Колтакову ее дали, а мне нет. Михалыч заявил: «Без Стоцкого не поеду!»
Два с половиной года бомжевали, живя по несколько месяцев то у одной подруги, то у другой. Переезжали со всем скарбом, больше половины которого составляли Серегины книги и альбомы по искусству, с овчарками и их щенками.
Когда от такого образа жизни стало совсем невмоготу, решили: надо срочно покупать участок и строить дом. Поиски места Михалыч доверил мне. Пятнадцать соток, на которых не было ничего, кроме бурьяна в человеческий рост, огромных кочек и двух вековых дубов, нашлись на окраине деревни Зайцево, в нескольких километрах от Кокошкино.
«Раз говоришь, что нормально, — значит, берем», — подытожил Серега, и мы ввязались в строительную эпопею. Что это значит, опять же поймут только те, кто жил и строился в девяностые. Шифер давали по десять листов в одни руки — этого хватало разве что на крышу самой скромной баньки или пары дачных туалетов. В ход шло все: едешь, бывало, мимо какой-нибудь свалки, смотришь, вагоночка лежит — обязательно остановишься, подберешь. В другом месте — пару кирпичей. Деньги были, а купить материалы негде.
Зато уж когда построили, то и дом просторный в два этажа, и баню, с крыльца которой можно прыгать в вырытый глубокий пруд, где летом цвели кувшинки... Михалыч натаскал из леса полсотни маленьких елей, сосенок, берез и вырастил на участке за домом настоящую тайгу. Несет, бывало, на горбу очередной саженец и кричит: «Коляныч, копай скорее яму — хвойные без земли враз помрут!» Кусты смородины, крыжовника, вишни, яблони тоже вырастил он — в основном из крошечных прутиков. Небывалые урожаи огурцов, помидоров, перца каждый год — тоже его заслуга. У Сереги было прозвище «зеленый палец»: что ни воткнет в землю, все идет в рост.
Часто думаю, сколько же Бог дал одному человеку: актерский талант, дар писателя, поэта, художника — выполненные Колтаковым в разных техниках портреты достойны персональной выставки. А как он пел! У Сергея был идеальный слух, оперный диапазон и удивительно сильный красивый голос, которым он мог так расцветить даже простенький романс или народную мелодию, что профессионалы в удивлении раскрывали рты. А его кулинарные шедевры! Таких супов, плова, тушеного мяса не попробуешь ни в одном, даже самом крутом ресторане. На нашем доме висит вырезанная Михалычем из дерева табличка со сложными вензелями и надписью: «Родовое гнездо-зимовье Колтаково-Стоцкое, что в Зайцеве. Начало конца XX века — конец начала XXI века. Охраняется от государства». Сергей к своим многочисленным дарованиям относился с юмором: «Как в помойное ведро всего напихано — вынести некому».
Никогда не кичился популярностью, если и рассказывал истории на эту тему, то только смешные, лишенные малейшего пафоса.
Как-то друг отправился отдохнуть в Египет. По его возвращении дома собралась компания, и Михалыч поведал: «Сижу на пляже, вокруг крутятся две русские бабы в возрасте. И с этой стороны подойдут посмотрят, и с другой. Наконец одна спрашивает:
— Скажите, вы артист?
— Ну да, — отвечаю, — артист.
— Вот мы с подругой все думаем и никак не можем вспомнить, где же вы снимались...
И тут другая радостно ее перебивает:
— Вспомнила! «Волга-Волга»!
Тут я рассвирепел:
— Да, я Стрелку там играл! Пошли в ж...
В другой раз приходит из поликлиники, рассказывает: «Жду своей очереди у кабинета врача. Рядом тетка сидит — присматривается, потом спрашивает:
— Артист, да?
— Да, — киваю.
— То-то я смотрю — рожа знакомая!
Каюсь, не удержался:
— Это у тебя рожа, а у меня — лицо!»
Сейчас поймал себя на том, что никогда не видел друга-сибарита в праздном состоянии. Да, Колтаков любил, чтобы его окружали красивые вещи, стильно одевался, лучше бы голодал, чем ел что попало, но пустое безделье, леность — нет, это не про него. Даже уходя гулять с собаками в лес, продолжал работать. Возвращался часто бегом, с горящими глазами: «Коляныч, давай скорее бумагу и карандаш! Я новую сказку сочинил!»