Лион Измайлов. Без шуток
Цитаты из многих его произведений давно ушли в народ: «Совет женщинам. Если вы хотите, чтобы он обратил на вас внимание и все время думал о вас, займите у него побольше денег и подольше не отдавайте», «Диалог. Она: «Сколько мне лет? Угадайте». Он: «Даже представить себе не могу». Она: «Ну я вам подскажу, моя дочка ходит в детский садик». Он: «Она что, там заведующей работает?»
— В мае вам, Лион Моисеевич, исполнилось восемьдесят. Юбилей, как я понимаю, в силу обстоятельств отмечали не с тем размахом, который планировали?
— Да, получилось не так, как хотелось бы. Планировал в Концертном зале «Меридиан» собрать артистов, которые исполнили бы мои бессмертные произведения, на следующий день намеревался в ресторане отметить, но из-за эпидемии все пришлось перенести на более поздний срок. Отношусь к этому философски: значит, так суждено. Читаю, пишу, смотрю фильмы, которые давно хотел посмотреть, но не доходили руки.
— Слышала, будто вне сцены сатирики — люди мрачные и жутко занудные. А как на самом деле?
— Такое мнение о юмористах сложилось благодаря писателю Михаилу Зощенко — вот он, по воспоминаниям современников, был настолько угрюмым человеком, что когда оказывался в компании, всяческое веселье затихало. Аркадий Михайлович Арканов тоже выглядел мрачноватым, но уж если пошутит — окружающие падают от смеха, при этом сам он, бывало, даже не улыбнется. Остальные мои коллеги все сплошь весельчаки, если собрались больше одного, непрекращающийся хохот стоит.
Вот взять нас с Мишей Задорновым. Мы были знакомы сорок пять лет, из них тридцать пять дружили. Бывало, встретимся в ресторанчике, присядем за столик, Миша достает тетрадочку и ручку: «Ну что, кого сегодня будем обси... (перемывать косточки)?» И хохоча, принимаемся составлять список тех, кто нам в последнее время насолил. Это могли быть телевизионные редакторы, давившие цензурой и не принимавшие тот или иной номер, обнаглевшие чиновники... Даже бандиты!
Была история в девяностые — на Задорнова наехали братки. Хотели поставить на счетчик — чтобы отстегивал им процент за выступления, он же был тогда одним из самых востребованных артистов, Дворцы спорта собирал. Взамен предлагали крышевать. Ко мне не приходили — у меня не было таких сумм, которые могли их заинтересовать, концертов давал мало. В те годы даже пришлось торговать обувью — на одной базе брал и развозил по магазинам. Какое-то время именные духи Пугачевой рекламировал и продавал: брал партию у ее мужа Евгения Болдина и отправлялся по торговым точкам.
Ну так вот, пришли, значит, к Задорнову бандиты. Миша набрал номер знакомого — генерала КГБ. На следующий день позвонили перепуганные братки: «Дядя Миша, ну что ты, в самом деле, сказал бы, что не хочешь у нас крышеваться, и вопрос бы закрыли, зачем сразу жаловаться?»
Тех, кого мы с Мишей хотели приложить, порой набиралось на несколько страниц.
— Ну, с кого начнем? — спрашивал Задорнов.
— А давай сразу всем списком!
— Давай!
— Как прорезался талант сатирика? Ведь родились вы за год до войны, детство и юность пришлись на тяжелое для страны время, когда было совсем не до смеха.
— Родился я пятого мая 1940 года в Ростокино, это была окраина Москвы. Улица Большая Леоновская — через «е», а я — Лион, через «и». Отец Моисей Аронович, инженер-строитель, возводил Ростокинский мехкомбинат и два павильона на ВДНХ. Жили мы в доме барачного типа с множеством запутанных коридорчиков и комнатами-клетушками. Туалет — на улице, метрах в пятидесяти от дома. Воду набирали в колонке неподалеку. Топили дровами, одно из первых воспоминаний детства — мама Поля Моисеевна везет меня на саночках, я сижу почти на самом краешке, а остальную часть санок занимают дрова.
Это уже после войны — войну-то я не помню. И папу своего, к сожалению, знаю только по маминым рассказам. В июне 1941-го отец отправил маму со мной годовалым в эвакуацию, а сам ушел на фронт добровольцем. В 1943 году пропал без вести. Недавно один приятель позвонил и сообщил, что раскопал в архивах номер полка, в котором служил в чине капитана Моисей Поляк (это моя фамилия от рождения, Измайлов — псевдоним), — артиллерийская разведка. Но где именно погиб и похоронен отец, сведений нет.
Сохранились лишь фотографии и письма, которые я бережно храню, папа писал их маме с фронта. Одно из писем меня особенно трогает: в нем папа вспоминает, как провожал нас в эвакуацию, мы плыли на теплоходе. С продуктами было плохо. Удалось раздобыть горсть лапши — мама варила ее в кастрюле. Отвлеклась — а я, видимо, пополз на запах еды, схватил кастрюлю... и опрокинул кипящую воду вместе с лапшой себе на голову. Папа бросился искать врача, нашел, и меня спасли. Дальше он пишет: «Мог ли я когда-нибудь подумать, что мой сын будет голодать и нуждаться?»
После войны мы с мамой вернулись в Ростокино, и в восемь лет я пошел в школу. Кстати, тогда мальчики и девочки учились раздельно. В первом классе собрались и семилетки, и десятилетние, упустившие три года учебы из-за войны. Те, что постарше, ходили с финками: послевоенное время, разгул криминала, дети подражали взрослым. Драки велись жесточайшие чуть ли не каждый день. Улица на улицу, район на район, Ростокинские — на Леоновских, Леоновские — на Моссоветовских.
И мне доводилось участвовать, а куда деваться?! Хотя я совершенно не был хулиганом и учился, кстати, на одни пятерки. С огромной теплотой и благодарностью вспоминаю Екатерину Георгиевну — свою первую учительницу. Между прочим, до войны у нее учился Николай Гастелло — знаменитый летчик, герой Великой Отечественной, совершивший подвиг — на горящем самолете спикировал на эшелон с немецкой механизированной колонной. Когда я учился во втором или третьем классе, нашу Екатерину Георгиевну наградили орденом Ленина.
С приятелями в свободное от учебы и драк время мы гоняли летом в футбол, зимой в хоккей. Я вполне прилично играл, спортивные успехи моего соседа Вити Политова были похуже. Но в очередное лето Витька резко вымахал и меня обошел. Позже стал футболистом, играл в дублирующем составе «Спартака».
Еще в моей жизни присутствовала самодеятельность: пел на школьных вечерах и выступал на различных районных мероприятиях. В определенном возрасте голос стал мутировать, юношам не рекомендуют напрягать связки — но меня продолжали делегировать на концерты. В итоге организм не выдержал, голос сел и из довольно симпатичного альта превратился в слабенький тенорочек.
В 1953 году в Москве случился очередной всплеск антисемитизма. Директор школы вызвал мою маму: «Лион парень хороший, но грамоту за отличную учебу в этом году мы ему не дадим. Сами должны понимать почему...» Так что за первые четыре класса у меня грамоты имеются, а за пятый нет.
Я окончил седьмой класс, и мама пришла в школу забирать документы:
— Дальше сын пойдет учиться в техникум.
Директор пытался ее отговорить:
— Он у вас способный, пусть окончит десятилетку, поступит в институт.
Сулил золотую медаль, но мама рассудила, что и с медалью, и с институтом могут прокатить по тем же причинам, как когда-то с грамотой, а авиамоторный техникум — все-таки гарантированная специальность.
— То есть ничего близкого к литературе.
— Абсолютно. Хотя я с самого детства записывал в тетрадочку разные интересные истории и шутки. Просто для себя. В техникуме тоже продолжил это занятие. Учительница литературы Татьяна Тимофеевна, заметив мой интерес к художественному слову, поручила издавать литературный журнал техникума. Он был рукописным и выходил в единственном экземпляре. Там я публиковал стихи и рассказы однокашников. Она была чудесной — Татьяна Тимофеевна, интересно о многом рассказывала, возила нас, представляете, в 1955 году в Третьяковскую галерею, на всю жизнь привив мне любовь к живописи.
— Середина пятидесятых и шестидесятые — время перемен. Как вы ощущали знаменитую хрущевскую оттепель?
— Однокурсник, он был постарше, даже в партии уже состоял, пришел однажды и поведал нам, что Хрущев на партсъезде разоблачил Сталина. Мы столпились вокруг, расспрашивали что да как. В тот день было не до уроков. Через некоторое время тот же однокурсник столь же восторженно рассказывал нам о фильме, который посмотрел, это была «Карнавальная ночь» Эльдара Рязанова. Картина, конечно, потрясающая по тому времени.
Появился театр «Современник». Несколькими годами позже, когда я уже окончил техникум и некоторое время работал на заводе в районе метро «Белорусская» (был такой факт в моей «творческой биографии»), неподалеку в актовом зале гостиницы «Советская» «Современник» проводил репетиции. И я, представляете, каждый обеденный перерыв — он длился сорок пять минут — наскоро перекусив, бежал в гостиницу. Конечно, посторонних не пускали, но я умудрялся пробираться черными ходами и коридорами — чтобы хоть одним глазком взглянуть на репетиции, сидел там полчаса, потом убегал на работу.
Вот как это объяснишь? Мама окончила лишь техникум, по театрам меня в детстве не возила, не до того было. Откуда у меня взялась эта тяга к театру? Непонятно. Самым знаменитым среди «современниковцев» тогда был Владимир Земляникин, чуть раньше сыгравший в фильме «Повесть о первой любви».
— Почему вам пришлось прервать обучение в техникуме?
— Из-за болезни, которую перенес в восемнадцать лет. Поехал в дом отдыха «Болшево» и там неудачно искупался в речке. Простудился, заболел ревмокардитом в тяжелой форме. В лежку лежал дома практически с октября по февраль. На протяжении полугода видишь только четыре стены и кусок окна! Безнадежно отстал в учебе, вот и пришлось взять академический отпуск.
Меня навещала Екатерина Георгиевна, моя первая учительница. Как-то принесла в подарок рубашку мужа. Хорошую, добротную — очень ценный во всех смыслах подарок.
К марту я подлечился. С маминого разрешения уехал в Киев, там дальний родственник был главным редактором на Киностудии имени Довженко и помог пристроиться в массовку. Чтобы хоть чем-то себя занять, я снимался, зарабатывал небольшие деньги. Вкусил свободы, гулял с девочками. Вернувшись в Москву, восстановился в техникуме и окончил его на отлично.