Кирилл Полухин: "Я не такой, как большинство моих героев"
В кино актера выбирают по фактуре, а моя физиономия тянет на четыре амплуа: полицейский, бандит, военный и бизнесмен с криминальным прошлым. Я бы с радостью сыграл физика-ядерщика или скрипача, но кто даст?
Когда на съемках сериала «Лучше, чем люди» актеры сбивались с текста, режиссер Андрей Джунковский выкрикивал: «Танцуйте!» То и дело плясали все: и я, и Паулина Андреева, и Кирилл Кяро, и Саша Устюгов — в общем, и люди, и андроиды. Андрей потом смонтировал эти кадры — получился очень задорный клип. Хотя фильм драматичный, атмосфера на площадке царила довольно раскованная, режиссер позволял нам шалить: однажды я расколол партнершу Вику Корлякову, появившись в кадре в лохматом женском парике, при этом с дежурным рабочим поручением: «Отправляй запрос в морг о передаче тела». С Кириллом Кяро мы подружились по-настоящему: с первого дня возникло ощущение, будто знакомы много лет, нам было интересно общаться. После съемок часто ходили ужинать или выпить кофе.
В Андрее Джунковском я нашел единомышленника — вместе докручивали образ моего героя опера Варламова. Поскольку сериал о технологиях будущего, где у каждого чипы в ладошках, мне захотелось сыграть мента старой формации, который пользуется кипятильником, рапорты пишет ручкой, факсы распечатывает на бумаге... И не желает от этого отказываться. Режиссеру идея понравилась — это внесло дополнительную краску в непримиримый характер Варламова.
— Кирилл, у вас около ста ролей, и большая часть из них — полицейские и бандиты. Начиная путь в профессии, понимали, что можете стать заложником определенного амплуа?
— В кино актера выбирают по фактуре, а моя физиономия тянет на четыре амплуа: полицейский, бандит, военный и бизнесмен с криминальным прошлым. Случались, конечно, счастливые исключения, но по большей части так и есть: даже в комедии «Триада», которая скоро выйдет на ТНТ-Premier, моего героя зовут Гоблин. Я бы с радостью сыграл физика-ядерщика или скрипача, но кто даст? А какой-то смазливый актер всю жизнь в кадре — сопливый любовник и мечтает сыграть маньяка... Когда приходишь в профессию, разве такое просчитаешь? Тем более что я долго не знал, кем вообще хочу быть.
— Многие дети идут по стопам родителей...
— Абсолютно мой случай — два года готовился к поступлению в медицинский. Думал: стану дантистом, как отчим Николай Васильевич, в Петербурге он был довольно известен, профессия прибыльная, уважаемая. Его мнению я доверял, ведь Николай Васильевич растил меня как родного с ранних лет. Скажу больше — до десятого класса считал его папой. Для меня стало шоком, когда, копаясь в ящике, нашел свидетельство о рождении, где в графе «Отец» значился другой человек. Отчетливо помню: держу в руках эту бумажку — и дальше провал... Память заблокировала, как пошел за разъяснениями к маме Зинаиде Иннокентьевне и она была вынуждена раскрыть правду...
Толком не знаю даже, как родители познакомились: папа — коренной петербуржец, капитан дальнего плавания, мама — сибирячка родом из Иркутска, в юности работала стюардессой и «приземлилась» в городе на Неве. Здесь родился я, и вскоре она осталась со мной на руках одна. Сильная женщина: работала в торговле, купила кооперативную квартиру в «брежневке» на окраине. Пусть самый дешевый первый этаж, а вместо занавесок какое-то время закрывала окна газетами, зато отдельное жилье! Позже я догадался, что отец в общем-то меня не забывал: периодически появлялись игрушки и одежда, которые невозможно было купить в Советском Союзе, — видимо, привозил из рейсов.
Новость о родословной пришлась на дурацкий переходный возраст, когда подобный факт непросто принять. Я ушел в себя, замкнулся, правда отношения с отчимом не испортились. И на биологического отца не обозлился — в паспорте указал отчество Алексеевич. Познакомились мы, когда я вернулся из армии. Инициативу проявила его жена, посчитала важным наладить связь мужа с его сыном. Не знаю, хотел ли этого он сам, хотел ли этого я, но встретились. Сначала оба чувствовали себя дискомфортно: сидели два взрослых мужика, чуть-чуть выпивали, говорили, как жили все эти годы... Его супруга организовывала нам еще несколько встреч, но близкими людьми мы не стали. Правильно же говорят: отец не тот, кто родил, а тот, кто вырастил...
Хотя моим воспитанием в большей степени все-таки занималась мать. Когда был маленьким, по утрам сдавала в ясли, которые находились в центре города. Поднимали рано, помню, мама тащит к троллейбусу, ноги у меня заплетаются... Народу в салоне куча. Тут я не робел, подбоченюсь и заявляю: «Граждане, имейте совесть, дайте ребенку сесть!» Мама мне рот затыкает...
В школе учился средне — с тройки на четверку. В конце недели родители должны были расписываться в дневнике, что ознакомлены с успеваемостью, а я однажды нахватал двоек и решил: «Не буду-ка показывать!» Зарыл дневник в ближайшем сугробе, а дома сказал, что потерял. Идем с матушкой весной на родительское собрание, снег-то подтаял — и на пути лежит дневничок, раскрытый на самом интересном месте... Вот тут я, конечно, получил по полной!
В нашем районе из всех развлечений имелись только помойка, гаражи и вечные стройки вокруг. Все свободное время лазили там с пацанвой. За стройками начинались совхозные поля, на которых рос турнепс, мы его выкапывали и ели, будто дома не кормили. Еще проходила железная дорога: катались на товарняках, прыгали с вагона на вагон. Естественно, не обходилось без несчастных случаев — одному парню ногу отрезало, но мы были дурными, все равно катались.
В нашем доме все друг друга знали, двери ни днем ни ночью не закрывались. На мой день рождения у родителей — своя компания: я с другом сижу в соседней комнате, пьем чай, а за стенкой взрослые гуляют. Среди приглашенных были цыгане — артисты ансамбля, через стенку доносилось: «Ай-нанэ-нанэ!» Скрипки, гитары, чуть ли не с медведем пляшут, а мы скучаем... Принялись мастерить дымовую шашку из целлулоидной расчески: завернули в бумагу и подожгли. Хотели в окно выкинуть, а расческа за батарею завалилась — чад в дом повалил. «Ай-нанэ» стихло, гости ломанулись вон из квартиры — так мы их выкурили. Но поскольку вечеринку устроили по случаю моего дня рождения, никто по башке не настучал.
О выборе профессии родители заговорили со мной еще в девятом классе. Решили готовить в мед, оплатили репетиторов, с которыми я занимался два года. В конце десятого заболел, месяц пролежал дома, насмотрелся фильмов про разведчиков и неожиданно понял: «Да на фига мне стомат — в зубах ковыряться?! Хочу родину спасать где-нибудь за границей!» Вот ума была палата! А где учат на разведчика? Решил, в ЛГУ на юридическом — там международников готовили, но факультет считался самым блатным, куда просто так поступить невозможно. У родителей волосы дыбом поднялись: «Что-о?!» Но мешать не стали. Как ни странно, не добрал я по баллам совсем чуть-чуть. И что дальше делать? В мед поступать уже поздно, собрали семейный совет. В результате пошел в медучилище, откуда через год забрали в армию.
— Косить не планировали?
— Это был принципиальный момент: отец и отчим служили, а я что, урод какой-то? Сам побрился наголо, хотя у меня была модная по тем временам стрижка под названием «Западный Берлин»: до макушки все лысо, на темечке клочок волос и длинная челка до носа болтается (я же был модником). На сборном пункте человек пятьсот призывников маются. Просидел там весь день, комиссия уже всех распределила и собралась расходиться. Говорю:
— Э, постойте-ка! А как же я?
— Полухин? Мы не знаем, где ваши документы, приходите осенью!
— Я что, зря наголо брился? Или сейчас забирайте, или в вашу контору больше ни ногой!
Быстренько нашлись документы, и меня оформили. А дальше такая история произошла, что в судьбу поверил. В армию провожали друзья, всю ночь гуляли по городу, в результате я проспал: вместо того чтобы явиться в военкомат в шесть утра, оказался там в десять. Моя команда уже отбыла и угодила на восемь месяцев в Афганистан, а меня отправили в учебку в город Пушкин. Потом служил в авиасвязи в Заполярье и под Питером. И хотя считаю, что для жизни те два года потеряны, все же в армии научился разбираться в людях с первых минут общения. Дедовщина была всегда, я подружился с четырьмя питерскими ребятами, и мы держали «оборону» вместе. Единственной связью с внешним миром оставались письма от девушек — мне, кстати, писали сразу несколько.
В армии перед самым дембелем впервые вышел на сцену. Ходил гордо — пилотка набекрень... Вижу: замполит собирает молодых, чтобы организовать самодеятельность к Первомаю. Ну и напросился: «Возьмите меня, все равно делать нечего!» Поставил с ребятами какую-то военную пьесу, читал Фета — и так мне это понравилось! Показали генералам в Доме культуры, после чего мне велят:
— Через месяц поедешь на округ!
— Вы что? Я домой хочу!
— Ничего, задержишься!
Но, слава богу, отпустили. Тогда можно было взять направление из армии в любой институт, и пропагандист предложил: «Может, тебе в театральный попробовать?» Но я не воспользовался.
Главным образом потому, что и в мыслях не держал связать судьбу с актерством. Девяностые — времена лихие, кино не снимали, театры пустовали. После армии подрабатывал всяким-разным, и каждый вечер заканчивался тем, что с друзьями собирались во дворе: девочки, гитара, алкоголь. В какой-то момент почувствовал, что тошнит уже от этой жизни, а как поменять ее, не знаю. Стоило задуматься — подходит бывшая одноклассница: «Я занимаюсь в самодеятельном театре, не хочешь попробовать?» Сходил с ней и увлекся: что-то ставил, играл на любительском уровне. Наш режиссер советовал поступать в театральный. Мне уже двадцать четыре года стукнуло — критический для абитуриента-актера возраст, но все же решил рискнуть. Позанимался с одной пожилой актрисой и пошел штурмовать ЛГИТМиК, все мастерские подряд. Везде прошел до третьего тура, дальше срезался. Показывался в питерский ТЮЗ, но был тогда с усищами и выглядел еще старше своего возраста. В армии-то усы были в моде, поскольку командир их носил и нам разрешал только в одном случае: «У кого пышные растут — тем можно, у кого взлетная полоса для насекомых — лучше сбрить». У меня были пышные, и я ими очень гордился. Однако в ТЮЗе, глядя на них скептически, спросили: «Взяли бы тебя, но кого играть собираешься — зайчиков?» И только Зиновий Корогодский принял с большим удовольствием — у него была мастерская. Проучился месяца четыре и ушел, понял, что не смогу существовать в обстановке, где нельзя никому довериться. Дело в том, что в группе процветали стукачество, зависть и интриги. Что-то товарищу скажешь, на следующий день знает мастер курса.