Гаврила Солодовников. Скупой меценат
"Ты не смотри, что сюртук на нем старый, замасленный, картуз грязен и сапоги скособочены, - говорили в Москве о Солодовникове, - денежки к Гавриле так и плывут. Сначала в тысячах считал, теперь и до мильонов дошел".
Каково состояние купца на самом деле — никто толком не ведал. Знали, что начинал выходец из провинциального Серпухова с крошечной мануфактурной лавки и богатство свое наживал ростовщичеством. Жук при этом был изрядный: должников без нужды не тревожил, дожидался, когда срок уплаты истечет, тут и предъявлял вексель — донага раздевал. И когда в мае 1901 года его не стало — никто особенно не расстроился.
В назначенный день и час все заинтересованные лица явились в нотариальную контору, где должны были огласить завещание миллионера. Пришли и сыновья Петр с Андреем, питая надежду, что именно они — наследники отцовских капиталов.
Нотариус Николай Львович Ясинский не спеша начал зачитывать текст завещания: «Гаврила Гаврилович Солодовников, проживающий в Москве, в Яузской части, по Гусятникову переулку в собственном доме....» И по мере того как озвучивалась последняя воля усопшего, присутствующие теряли дар речи.
Выяснилось, что имущество Солодовникова оценивалось в 20 миллионов 977 тысяч 700 рублей — совершенно немыслимые по тем временам деньги!
Из них 830 тысяч он выделяет родственникам и знакомым: 300 тысяч сыну и душеприказчику Петру — члену совета директоров Нижегородско-Самарского земельного банка, 50 тысяч — второму сыну Андрею, технику путей сообщения, 50 тысяч — сестре Людмиле, 10 тысяч артельщику солодовниковского пассажа Степану Родионову, столько же писарю пассажа Михаилу Владченко и так далее.
Но подлинной сенсацией стала вторая часть завещания. Оставшиеся 20 миллионов 147 тысяч 700 рублей Солодовников жертвовал на благотворительность: треть на строительство школ и приютов в родном Серпухове, треть на устройство земских училищ в разных губерниях России — Тверской, Архангельской, Вологодской, Вятской, и еще треть — на строительство дешевого жилья для неимущих в Москве.
Газеты запестрели сенсационными сообщениями. Москвичи изумлялись — не было в Первопрестольной человека скупее Гаврилы Солодовникова. Над каждой копейкой дрожал. По слухам, заставлял своих арендаторов привозить ему пустые ящики, которыми топил печи в своем доме в Гусятниковом переулке у Чистых прудов. Прислугу допекал требованиями отыскать исчезнувший пятиалтынный. В Сандунах не спрашивал, сколько должен, — молча совал банщику двугривенный и был таков. По улицам и в дождь, и в снег только пешком ходил.
Раз по какому-то случаю взял извозчика, гривенник заплатил, так разговору было по всей Москве.
— Солодовников на извозчике ехал! — восклицали одни.
— Быть того не может! — не верили другие. — Он скорее с Ивана Великого вниз головой бросится, чем извозчику заплатит.
Потом все-таки завел собственный выезд, который, по словам газетных фельетонистов, представлял собой «трясущиеся дрожки, запряженные парой тощих росинантов». К тому же задние колеса у экипажа были на мягком ходу, а на передних шины вовсе отсутствовали — хозяин считал, что кучер «и так поездит».
Еще он страшно экономил на еде. И это в Москве, где на пятак можно щей заказать, на три копейки — хлеба и большую миску вчерашней каши. Вот Солодовников и ходил по трактирам есть эту самую кашу. В иных заведениях вчерашнюю кашу и на помойку-то не выбрасывали, говорили: «Придет Солодовников — всю полопает». Он и вправду сколько бы ни положили — все под чистую съест, да еще и ложку оближет. Но больше трех копеек не заплатит.
Была у Солодовникова еще одна слабость, совсем уж неприличная. Около его знаменитого пассажа на Кузнецком Мосту всегда толпились лоточники — торговали яблоками да апельсинами. Миллионер повадился подворовывать у них фрукты. Яблоки его почему-то не интересовали, а вот к цитрусовым интерес испытывал. Подкрадется незаметно, схватит с лотка апельсин — да и бегом в пассаж. Лоточники только руками разведут. Ну не городового же звать из-за одного апельсина?!
Но самым вопиющим являлось то, что Гаврила нарушал все неписаные купеческие законы и с поразительным бесстыдством обманывал товарищей и компаньонов. Чего стоил только случай с Усковым.
Проехав вдоль вереницы бульваров, Солодовников приказал кучеру свернуть на Тверскую. Но там колясок оказалось еще больше. «Эдак я до Копьевского переулка и к вечеру не доберусь, — проворчал. — Совсем стало невозможно по Москве ездить». Он направлялся в контору купца Ускова — старинного своего приятеля — узнать последние городские новости и сплетни.
Усков бегает радостный, руки потирает. Оказалось, сторговал неподалеку, на Кузнецком Мосту, дом под новый магазин, продавец и уступку хорошую сделать обещал.
— Пойдем, Гаврила, в кабак, водочки в препорцию выпьем, селедочкой закусим, да и сделку мою обмоем, — пригласил друга.
— Так ведь нет ее еще, сделки-то, — напомнил Солодовников.
— Да считай, уже договорились. Завтра у нотариуса все и оформим.
Но визитер сослался на занятость и быстро распрощался. А выйдя из конторы Ускова, направился прямиком на Кузнецкий Мост к хозяину дома, который намеревался приобрести приятель, и предложив большие деньги, ударил по рукам. «Презабавная вышла история, — размышлял Гаврила Гаврилович на обратном пути. — Эк я ловко обвел Ускова вокруг пальца!»
Новость о том, что Солодовников «подрезал» своего товарища, быстро облетела Москву и одобрения у купечества не вызвала. Не в традициях сословия такое. Миллионные сделки часто заключались просто под честное слово, отсюда и «уговор дороже денег», и «слово-вексель». «Немало я, Гаврила, с жуликами дел имел, да и сам не упускал того, что в руки плывет, но такого, как ты, еще поискать надо», — в сердцах бросил обиженный приятель.
После истории с Усковым купцы опасались обсуждать планы в присутствии Солодовникова. И слава о нем пошла как о беспринципном дельце, ради наживы не брезговавшем ничем. Гаврила же перестроил здание под торговый пассаж и начал сдавать его известным фирмам. Арендную плату поначалу он сделал очень низкой: «Мне больших денег не надо. Был бы маленький доходец».
В галереях пассажа разместились магазины Товарищества ситценабивной мануфактуры «Эмиль Циндель», сладостей Алексея Абрикосова, ювелирный Ивана Хлебникова, музыкальный Петра Юргенсона, меховой Бориса Штурма, восточных товаров Тамирова, картин и эстампов Бюргера, французские модные лавки Бовара, Бурновиля и Флориана, кондитерская Сиу.
«Магазины устроили — великолепие, — свидетельствовал известный фельетонист Влас Дорошевич. — Публика стеной валит. А Гаврил Гаврилыч по пассажику разгуливает и замечает: к кому сколько публики». И не просто так замечает, а прикидывает, кому и во сколько раз плату за аренду поднять.