История Фреда Роджерса, легендарного телеведущего, — в очерке Esquire, по которому сняли фильм с Томом Хэнксом
Фред Роджерс — самый популярный телеведущий США, на программе которого выросло не одно поколение американцев; человек, чья популярность среди детей была сравнима с Санта-Клаусом; пастор, которого при жизни называли святым. В 1968 году Фред Роджерс начал выпускать свою авторскую программу "Соседство мистера Роджерса", которую смотрели и взрослые, и дети; каждый выпуск телеведущий начинал с того, что переодевал пиджак на свитер, а туфли — на кеды. Так родился Мистер Роджерс, любимец всей Америки. В 1998 году телеведущий стал героем обложки Esquire, а журналист Том Джунод, написавший каверстори, благодаря Мистеру Роджерсу заново обрел веру и научился молиться. Эссе Джунода легло в основу фильма "Прекрасный день по соседству", где любимца всех детей сыграл Том Хэнкс.
Жил-был маленький мальчик, который очень любил свою мягкую игрушку по имени Старина Кролик. Игрушка была такой старой, что из нее вылезла вся набивка; такой старой, что даже когда мозг мальчика был еще юн и полон сил, он не помнил ее ни Крольчонком, ни даже Кроликом; такой старой, что безглазый и безухий Старина Кролик с красным швом на месте, где когда-то был язык, походил не на кролика, а скорее на засаленный кусок плюша.
Маленький мальчик не знал, за что любит Старину Кролика, — он просто его любил и все, и вечером, когда он выбросил игрушку из окна машины, он научился молиться. Мальчику предстояло стать рьяным молельщиком, но молиться он будет лишь по случаю, урывками, когда его приведут к Богу страх и отчаяние. Начало этому положил тот самый вечер, когда он бросил Старину Кролика во тьму. Мальчик молился о благополучном возвращении Старины Кролика и, когда через несколько часов его родители приехали домой с грязным, полураздавленным драгоценным Кроликом, понял не только, что иногда молитвы бывают услышаны, но и каких усилий, каких бесконечных исступленных призывов они требуют. Поэтому, когда он выбросил Старину Кролика из окна машины в следующий раз, тот исчез навсегда.
«Когда-то вы тоже были ребенком» — так некогда говорил и писал мистер Роджерс врачам-окулистам. Окулисты — это глазные врачи. Случается, что окулисты лечат глаза детям, и некоторые дети сильно пугаются. Дети знают: стоит им закрыть глаза, мир исчезает; они боятся, что окулист сделает так, чтобы их глаза закрылись навсегда. Не желая пугать детей, окулисты обратились за помощью к мистеру Роджерсу, а мистер Роджерс согласился написать для учебника, который составляли окулисты, главу о том, как другим окулистам успокоить пришедших к ним на прием детей. Но, будучи человеком занятым, мистер Роджерс не мог написать главу сам и поручил это своей сотруднице. Та вложила в нее много труда и однажды показала написанное мистеру Роджерсу, который, прочитав, все перечеркнул и написал фразу, обращенную прямо к будущим читателям: «Когда-то вы тоже были ребенком».
Так начиналась глава.
Сначала он снимает старую темно-синюю спортивную куртку, потом туфли — на сей раз не сменяя их на знаменитые свитер и кеды, — а после скатывает с ног темные носки, оголяя шелушащуюся кожу на узких ступнях. Затем наступает черед куцего, похожего на крылья летучей мыши галстука-бабочки, вручную завязанного на его тонкой шее. Потом он пуговица за пуговицей расстегивает и снимает рубашку, неизменно белую или голубую. Разумеется, под рубашкой он носит майку, но это не важно – скоро исчезают и она, и ремень, и бежевые брюки. Наконец, наготу его прикрывают только яичного цвета семейные трусы. Снимая их, он наклоняется, встает на одну ногу, подпрыгивает, поднимает к груди одно колено, другое — и вот мистер Роджерс совсем раздет.
Всю свою жизнь мистер Роджерс почти каждое утро занимался плаванием, и сейчас он стоит посреди раздевалки — семидесятилетний и белый, как пасхальный заяц, с сединой в волосах, порозовевший там, где облезла его сухая кожа. Шея его чуть обвисла, плечи чуть ссутулились, грудь чуть впала, бедра чуть округлились, стопы стали чуть косолапыми, а сам он чуть покачивается в ненадежном гнезде своего тела... но голос его остался прежним. Это тот самый знаменитый голос, незабываемый, тысячу раз слышанный по телевизору, одетый в свитер и сникеры, мягкий, ободряющий, любознательный и поясняющий, вкрадчивый голос, который детям кажется взрослым, а взрослым — детским. Слова, которые он произносит в своей хрупкой наготе, одновременно и сдержанны, и излишни:
— Ну, Том, пожалуй, ты уже познакомился с моими привычками ближе, чем кто-либо еще.
Однажды, давным-давно, один мужчина снял пиджак и надел свитер, а потом сменил туфли на кеды. Этого мужчину звали Фред Роджерс. Он придумал телепередачу для детей под названием «Соседство мистера Роджерса» (Mister Rogers' Neighborhood). Он уже появлялся на телевидении — но только в качестве голоса для перчаточных кукол в передаче «Детский уголок». Теперь же он представал перед камерой как мистер Роджерс и хотел все сделать правильно, а все правильное — повторить.
Итак, однажды Фред Роджерс снял пиджак и надел свитер — кардиган на молнии, который связала его мама. Потом он сменил туфли на темно-синие парусиновые кеды. Назавтра сделал то же самое, и на следующий день тоже... и за 31 год повторил это 865 раз — в начале каждого из 865 выпусков телепередачи. На первой нашей встрече мистер Роджерс рассказал мне, как тепло зрители приняли его простой символичный жест. Он только что вернулся со встречи с Коко, гориллой, которая научилась — или ее научили — американскому языку жестов. Коко смотрит телевизор. Коко смотрит «Соседство мистера Роджерса», и когда мистер Роджерс в привычных свитере и кедах вошел в ее жилище, Коко немедленно обвила его своими длинными черными лапами, как ребенка, а потом...
— Она меня разула, Том, — сказал мистер Роджерс.
Коко была гораздо больше мистера Роджерса. Она весила 280 фунтов, а мистер Роджерс — 143. Коко весила 280 фунтов, потому что она горилла, а мистер Роджерс весил 143 фунта, потому что он весил столько с тех пор, как стал мистером Роджерсом. Потому что однажды, около 31 года назад, мистер Роджерс встал на весы и они показали ему, что он весит 143 фунта. Нет, не что он весил 143 фунта, а что он весит 143 фунта... Поэтому изо дня в день мистер Роджерс отказывается от всего, что может повлиять на его вес: не пьет, не курит, совершенно не ест мяса, не засиживается допоздна, не спит допоздна и даже не смотрит телевизор — и каждое утро, придя в бассейн, встает на весы в плавках, шапочке и очках для плавания, и весы показывают 143 фунта. Так повторялось из года в год, и мистер Роджерс начал видеть в этих цифрах некий дар, свершившееся предназначение:
— Число 143 значит «Я люблю тебя», — говорит он. — Чтобы сказать «я», нужна одна буква, чтобы сказать «люблю» — четыре, а чтобы сказать «тебя» — три (верно для фразы I love you на английском. — Esquire). Сто сорок три. «Я люблю тебя». Разве не чудесно?
Впервые позвонив мистеру Роджерсу по телефону, я оторвал его от послеобеденного сна. Во второй половине дня он ежедневно устраивает тихий час — точно так же, как каждое утро просыпается в 5:30, чтобы почитать, поработать, пописать и помолиться за бесчисленное множество людей, просивших упомянуть их в молитвах; точно так же, как в 9:30 вечера он ложится в постель и крепко спит восемь часов. В тот день, в конце жаркого желтого нью-йоркского дня, он очень устал, и когда я спросил, можно ли его навестить, он мгновение помолчал и застенчиво ответил:
— Ну, Том, если не возражаешь, я буду в халате.
Я сказал, что не возражаю, и когда через пять минут я поднялся на лифте на его этаж, перед золотой дверью в конце коридора меня и правда встретил седой мистер Роджерс, в очках, замшевых мокасинах с кожаными шнурками и хлипком старом сине-желтом халате, открывающем ту часть его худых белых икр, которую не скрывали темно-синие носки.
— Добро пожаловать, Том, — чуть поклонившись, сказал мистер Роджерс, пригласил меня войти и улегся — нет, растянулся, словно знал меня всю свою жизнь, — на обшитом золотым вельветом диване.
Лежа на маленькой подушечке, он с закрытыми глазами рассказал, что 30 лет назад купил эту квартиру за 11 тысяч долларов и с тех пор останавливается в ней всякий раз, как приезжает в Нью-Йорк по делам «Соседства». Я сел в старое кресло и оглядел его темное, унылое жилище. В воздухе пахло затхлостью, на закрытых жалюзи играли отблески солнца, а мистеру Роджерсу, казалось, было так уютно в этой хмурой обыденности, что я подумал, будто он опять заснет. Однако телефон внезапно зазвонил, и мистер Роджерс вздрогнул от неожиданности.
— Здравствуй, моя дорогая, — сказал он, сняв трубку, и сообщил, что у него гость, желающий побольше узнать о «Соседстве». — Хочешь с ним поговорить? — спросил он, передал мне телефон и пояснил: — Это Джоан.
Я взял трубку и поговорил с его женой и матерью его двоих сыновей. Голос у Джоан был сердечный и ошеломляюще прямодушный, а беседовала она со мной так, словно мы знакомы много лет и она изо всех сил старается поддерживать знакомство. Когда я вернул ему телефон, он сказал:
— Пока, дорогая моя.
Повесив трубку, мистер Роджерс по-кошачьи свернулся на диване. Подвернув под себя голые икры и схватив себя одной рукой за лодыжку, он выглядел томно, как одалиска. Однако были в нем и энергия, и бесстрашие, и беззастенчивое стремление к близости, и, хотя я пытался задавать вопросы о нем, он всегда переводил тему на меня самого. Когда мне наконец удалось его разговорить, он начал было рассказывать о тряпичных куклах — друзьях своего одинокого детства, а потом вдруг посмотрел на меня своими одновременно кроткими и уверенными серо-голубыми глазами и спросил:
— А как насчет тебя, Том? Были у тебя в детстве особенные друзья?
— Особенные друзья?
— Да, – сказал он. — Может быть, тряпичная кукла, какая-то особенная игрушка или просто плюшевый зверек, которого ты очень любил. Был ли у тебя такой особенный друг, Том?
— Да, мистер Роджерс.
— Было ли у твоего особенного друга имя, Том?
— Да, мистер Роджерс. Его звали Старина Кролик.
— Старина Кролик. Готов поспорить, вы были неразлучны с тех пор, как он был очень юным крольчонком. Не хочешь рассказать о Старине Кролике, Том?
И вот, пока я болтал о своем особенном друге, мистер Роджерс встал со своего угла дивана и внезапно оказался передо мной с маленьким черным фотоаппаратом в руке.
— Можно тебя сфотографировать, Том? — спросил он. — Я бы хотел тебя сфотографировать. Я фотографирую всех своих новых друзей, чтобы показать их Джоан...
А потом мистер Роджерс растворился в озарившей комнату белой вспышке.
Жил-был один мальчик, который совсем себя не любил. Вины его в этом не было: он родился с церебральным параличом. Церебральный паралич — это повреждение мозга. С такой болезнью человек может думать, но иногда не может ходить и даже разговаривать. У этого мальчика была очень тяжелая форма церебрального паралича, и, когда он был еще маленьким, некоторые из тех, кому было доверено о нем заботиться, вместо этого обижали его, пользуясь его беспомощностью. Поэтому он стал считать себя очень плохим маленьким мальчиком, ведь только плохому маленькому мальчику могло выпасть столько испытаний. А когда маленький мальчик стал подростком, он временами так на себя злился, что сильно колотил сам себя и с помощью компьютера, заменявшего ему рот, говорил маме, что больше не хочет жить, не сомневаясь, что Господь любит его душу не больше, чем он сам.
Сам мальчик всегда любил мистера Роджерса и даже сейчас, в 14 лет, смотрел «Соседство» всякий раз, как его показывали по телевизору, а его мама даже думала, что мистер Роджерс единственный, кто поддерживает в нем жизнь. Мама с мальчиком жили в Калифорнии. Маме очень хотелось бы, чтобы ее сын познакомился с мистером Роджерсом, но она понимала, что ребенок не осилит дорогу до Питтсбурга. Женщина думала, что ее сын никогда не встретится со своим героем, но в один прекрасный день она узнала, что мистер Роджерс собирается в Калифорнию и после посещения гориллы по имени Коко приедет навестить ее сына по программе благотворительного фонда, помогающего больным детям.
Поначалу мальчик очень волновался при мысли, что к нему в гости приедет мистер Роджерс. Так волновался, что, когда мистер Роджерс наконец приехал, он сам на себя разозлился и начал себя бить — так, что маме пришлось отвести его в другую комнату, чтобы успокоить. Но мистер Роджерс не ушел. Он кое-чего хотел от мальчика, а когда мистер Роджерс чего-то от кого-то хочет, он никогда не уходит. Он терпеливо ждал и, когда мальчик вернулся, поговорил с ним и изложил свою просьбу. Он сказал: