«Самое главное – не подвести»
Сергей Пускепалис говорит, что попал в кино с черного хода. Мол, так карта легла. Однако в том редком обстоятельстве, что на съемочную площадку кинокартины Алексея Попогребского «Простые вещи» его привел самый дорогой человек на свете, сын Глеб Сергеевич, все-таки больше реальной закономерности, чем эфемерного провидения.
На последнем актерско-режиссерском курсе Петра Наумовича Фоменко в ГИТИСЕ–РАТИ Сергей был самый мужественный. И добрый. И надежный. С каким-то пацанским до всего любопытным взглядом и обаятельной жизнеутверждающей улыбкой. И вполне справедливо думалось: ну кому же сниматься в кино, как не ему?! С такой внятной мужской харизмой. Тем не менее прошло немало лет, прежде чем российские зрители увидели Пускепалиса в кино, довольно легко запомнили его фамилию (и не важно, что неправильно – с привычным для русских ударением на «А», а не на «У», как должно произносить литовские фамилии) и, конечно же, полюбили. А иначе с такими у нас не поступают. На сегодняшний день у Сергея уже более двадцати ролей в кино. И один режиссерский полнометражный дебют. Между тем актером он себя до сих пор не считает. Говорит, что был и остается лазутчиком. Любит сравнивать работу киноактера с бегом на короткую дистанцию. Мол, она, работа эта, почти ничем не отличается от режиссерских показов. Тем более если целиком и полностью доверяешься кинорежиссеру. А у тех, кому он не доверяет, он просто не снимается. Другое дело театральный актер. «На него наставлен сумрак ночи / Тысячью биноклей на оси...» Пускепалис как действующий театральный режиссер, в свои пятьдесят два года поставивший уже около тридцати спектаклей, очень хорошо это понимает и грозится больше никогда не выйти на сцену в качестве актера. Хотя бы потому, что однажды целых десять лет выходил на сцену Саратовского театра юного зрителя и дослужился там аж до заслуженного артиста России. Впрочем, это пафосное звание для него ни тогда, ни сейчас, разумеется, ничего не значило и не значит. Хотя бы потому, что он учился у самого Петра Наумовича Фоменко, который ко всем званиям и наградам всегда относился в высшей степени скептично и иронично.
– Сережа, это правда, что ты рассказал Петру Наумовичу о саратовском актерском прошлом и о звании только на выпускном?
– Еще позже даже. Долго не решался этого говорить, потому что считал, что буду поднят на смех. Все заслуги, которые были в этой бренной жизни, Фоменко воспринимались достаточно критично. Это было то ли кокетство какое-то, то ли страх перед тем, чтобы не уподобиться тому званию, которое у тебя есть. Заслуженный артист России. Это что такое? Что надо в этой связи делать? (Смеется.) Спасибо коллегам, которые отметили мой вклад в это дело. Замечательно. И забыли об этом. И пошли дальше. Без этого клейма. Это своего рода стиль жизни, который привил Петр Наумович.
– Ты ощущаешь сейчас его поддержку?
– Так пафосно не хотелось бы говорить. Я же не Гамлет, а он не отец, которому в ухо яд влили. Но безусловно то, что Фоменко узаконил мои смутные ощущения и от жизни, и от профессии. Только он мог это сделать. В такой сложной профессии, как режиссура, надо не навредить и не подмять под свой жизненный взгляд. И в то же время выпустить человека, который может организовать людей под какую-то идею. Петр Наумович сыграл основополагающую роль. В режиссуре. Актерской профессии меня учили Юрий Петрович Киселев и Юрий Петрович Ошеров в Саратове. Это очень серьезная, солидная и крепкая школа.
– Ты задумываешься над тем, что бы сказал Фоменко в том или другом жизненном или профессиональном случае?
– Честно скажу: нет. Это растворено в моей жизни. Как отца подвести? Живешь каждый день, монотонно, и вовсе не думаешь о том, а что папа сказал бы в том или другом случае. Моего отца не стало в 1996 году, и я с тех пор внутренне живу так, чтобы его не подвести. Он меня кормил, воспитывал, растил, и я не могу выкинуть такие коленца, чтобы не оправдать его вложение в меня. То же самое с Петром Наумовичем.
– Есть ли у тебя желание вступить с Петром Наумовичем в некий творческий диалог, например, поставить те произведения, которые он не успел, скажем, «Запечатленный ангел» Лескова?
– Мы с Николаем Дручеком как-то сидели с Петром Наумовичем, выпивали и размышляли по поводу авторов, к которым лежит психофизика каждого из нас. Фоменко посоветовал Коле заниматься Достоевским, а мне сказал: «Серега, твои авторы – Шергин и Лесков, ты близок к ним...» Честно скажу: пока не думал о них. Недавно я сделал спектакль «Где зарыта собака» в Театре комедии имени Акимова, в котором служил Петр Наумович. По пьесе своего любимого Алексея Ивановича Слаповского. Кстати говоря, к нему меня привел именно Фоменко. Когда в институте началась работа с современной драматургией, я обратил свое внимание на Алексея Ивановича и не прогадал. Я поставил спектакль «Пьеса № 27», который, между прочим, потом игрался на десятилетии «Мастерской Фоменко». Артисты играли этот спектакль во всех позах, и всегда получалось так хорошо, что я его не любил. За его успех. А после первого показа этого спектакля меня чуть не выгнали. Сказали, что это ужасно отвратительно. И переделка возникла благодаря огромной позитивной энергии Петра Наумовича...
– И, конечно, неколебимой вере его...
– Да. В этом смысле мы никуда не денемся. Кто бы что ни говорил, мы так или иначе постоянно находимся в творческом диалоге. Как с отцом. Я воспринимаю Фоменко, как отца. На которого равняешься. Повторяю, самое главное – не подвести.
– Скажи, а Петр Наумович хоть раз намекал тебе на преемственность?
– Никогда. С его жизнелюбием такие разговоры равнялись бы тому, что он когда-то уйдет. А он считал, что никогда не уйдет, что будет жить вечно. И это его прекрасное ощущение дорогого стоит. Уверен, что он никогда не задумывался на тему: «А что будет после меня?..» А фиг с ним, что будет после меня! (Смеется.)
– Делал тебе Каменькович какие-то постановочные предложения?
– Нет. У нас с Евгением Борисовичем замечательные отношения. Я всех по-прежнему люблю. К каждому у меня свое личное позитивное отношение. Если «Битлз» возникнет, не вопрос. Будем работать. Но пока «Битлз» не возник. Все заняты. Так что продолжается экспансия «Мастерской Фоменко». В разные стороны.
– Какое у тебя самое яркое, пронзительное воспоминание о Петре Наумовиче?
– Это было после гастролей «Мастерской» в Питере. Мы втроем – все с тем же Николаем Дручеком – пошли по Кутузовскому к памятнику Багратиону. Сели на лавочке, откупорили, развернули какие-то сырки... С одной стороны, сидели три режиссера, абсолютно разные и очень близкие, а с другой – три пацана. Заигрывали с девчонками, которые проходили мимо, отпускали какие-то шуточки. Петр Наумович показывал нам вырезки из питерских газет и, как подросток, хвастался успехом театра. Помню, я тогда стеснялся, думал: «Как же так? Он уже давно принадлежит всему миру, и его творчество давно оценено...» А другое яркое воспоминание связано со спектаклем «Одна абсолютно счастливая деревня». Помню, после премьеры я вышел во дворик театра и подумал: «Надо завязывать с профессией. Потому что я так никогда не сделаю. А если я так никогда не сделаю, зачем я этому учусь?..» У меня было сильнейшее потрясение от спектакля. В нем было сочетание всего: трагедии, драмы, комедии, мелодрамы... И при этом он был очень простым. И по нервам бьющим. «Деревня» стала для меня каким-то волшебным пенделем. С тех пор я так стараюсь ставить свои спектакли, чтобы жанр определить было невозможно.
– Фоменко видел твои спектакли в других театрах?
– Один раз он сказал мне: «Знаешь, почему мы так хорошо друг к другу относимся? Потому что не смотрим спектакли друг друга». (Смеется.) Каждый раз, когда я приходил к нему в библиотеку, мы садились, и я четко отчитывался о проделанной работе, что было, как было... И жизнь в театре останавливалась. Помню, однажды он пришел в Центр имени Мейерхольда на мой спектакль «От красной крысы до зеленой звезды», который я поставил в «Пятом театре» Омска. Посмотрел первый акт, понял, что хорошо, сказал, что ему холодно, и ушел. А когда у меня был очень неудачный спектакль в Театре эстрады «Рождество в доме Купьелло», он пришел и сказал: «Серега, не в том театре ты поставил это произведение». Действительно, с одной стороны, был нежнейший текст, а с другой, в театре имел свое место закамуфлированный Сталин. Интересная вещь! Я тогда впервые задумался над тем, что надо очень четко понимать, в каком доме что ты ставишь. Это очень важно.