Апрель. Жестокий месяц
Мария Галина редкий для нашей литературы человек, живущий сразу в нескольких средах. Она и прозаик, и поэт, и критик, и эссеист. Она своя и для герметичного мира фантастики, и для просторной «большой литературы». Она и ихтиолог (кандидат биологических наук, специалист по фауне моря), и в некотором смысле рыба – самые колоритные чудища в ее книгах всегда выходят из моря. Каждый текст Марии Галиной – это неоднозначность, недосказанность и мерцание: и вроманах («Автохтоны», «Мед ведки» и «Малая Глуша»), и в рассказах читателю каждый раз приходится конструировать развязку, выбирая один из намеченных автором вариантов. Вот и в «Апреле, жестоком месяце» мы, по сути, вольны выбрать себе финал по вкусу – более или менее трагичный.
Он подключил соловья согласно графику. Предполагалось, что страстные трели из робких полупрозрачных кустиков напомнят усталым авитаминозным людям, что весна – время надежд, когда оживает природа и все такое. Весна, однако, выдалась ненормально холодной, последний снег выпал в конце апреля, и соловей, рэндомно орущий из мокрого черного куста, заставлял запоздалых посетителей вздрагивать и шарахаться в сторону.
А отключать соловья начальство не велело. Установка сейчас на оптимизм, и если отключить соловья, постоянные посетители парка, в чье неуклюжее и длинное название давно уже никто не вдумывался, решат, что соловей подхватил воспаление легких. Даже если не заметят, что куст молчит (на самом деле мало кто замечает такие мелочи), подсознательно будут ощущать некий дискомфорт, который впоследствии отразится на рабочих качествах организма. Где начальство набралось этой чуши, он не знал. Наверное, на последнем трехдневном интенсиве, таком же тупом, как предпоследний шестидневный.
Так или иначе, невидимый соловей уже начиная с семи вечера продолжал закатываться как маньяк.
Вообще-то он любил свою работу. Огромный парк требовал разных звуков, чтобы людям было хорошо. А людям хорошо, когда все происходит правильно и по расписанию. Он две недели назад отключил свиристелей и снегирей, щебетавших в искусственном дубняке среди бурой пластиковой листвы, такой густой, что не разглядеть было, сидит там кто или нет, и уже готовился подключить дроздов-рябинников, а к середине мая – кукушек, которые автоматически начинали куковать после триггерного «сколько лет мне жить?» и куковали не меньше пятидесяти раз… Птицами, понятно, дело не ограничивалось. Уже с начала мая в тенистых аллеях с удобными лавочками слышался отдаленный детский смех, чтобы напоминать уставшим от жизни пенсионерам, что у человечества есть будущее, на каскаде с прокатными плавсредствами волны шумели и плескались о каменный бортик, а в кронах, нависающих над беседкой, приютом влюбленных, посвистывал зяблик. Начальство намекало, что неплохо бы и сюда подпустить соловья, но настоящий художник пренебрегает банальными решениями…
К тому же полагались еще и мелкие звуки – сверчки, кузнечики, пильщики, все эти жуки-солдатики невидимого фронта, ткущие легкий покров над миром синтетической травы. Звуки он качал из каталогов «голоса природы» и составлял из них сложные, переплетающиеся композиции. Когда все только начиналось, он пробовал записывать и сам – всех этих кузнечиков и жуков, даже комаров для полной достоверности, даже специально ездил в пригороды, где еще кое-где сохранились одичавшие яблоневые сады, но, хотя микрофоны были первый сорт, воспроизведение почему-то получалось неубедительным. Так что он еще тогда бросил это дело. Тем более что «голоса природы» были окей, в высшей степени правдоподобные голоса, отчего он подозревал, что все они делались на синтезаторе…
Отключись все звуки разом, это будет как конец света, думал он, но у парка автономное энергообеспечение. Даже во время последнего энергетического коллапса, когда лифты залипли в своих шахтах, птицы пели, как им положено.
Студия располагалась на верхнем этаже админкорпуса, и напоследок, перед тем как спуститься вниз, он любовно оглядел свои владения. Парк отсюда был виден почти до южных своих границ, где он соприкасался с трассой. Ну не то чтобы виден, поскольку дело шло к ночи, но он и так отлично знал, где что находится; каскад прудов среди голых деревьев поблескивал тремя мутными зеркальцами, лабиринт из вечнозеленых туй готов был запутать любого желающего запутаться, присыпанная розовым гравием дорожка уводила влюбленных к беседке в густых зарослях, подсветка работала идеально: верхний ярус, задний план, сама беседка погружена в интимный полумрак. Положительные эмоции – это приоритетно, говорило начальство. Начальство была баба жесткая, гладкая и холодная, как рыба, и все время говорила про человеческий подход, потому что окончила какие-то курсы по коммуникации. Может, в этом она и рубила, но в тонком и деликатном деле звукового сопровождения – нет. Но деловая тетка, парк при ней работал как часы. И, кстати, темпераментная – для рыбы по крайней мере. Ладно.
Он по очереди прошелся по всем точкам, чуть усилил шорох веток у трех голубых елей, что возле ажурного мостика (ветер крепчал, и три молчаливых исполина могли вызвать у посетителей подспудную тревогу), а вот завывания настоящего ветра в парке скульптур как раз приглушил, пустив встречную звуковую волну, в конце концов, это парк скульптур, а не комната страха. Проверил, не сменит ли направление ветер к утру, – нет не сменит, натянул куртку и вышел. Спускаясь, подумал, не заглянуть ли в отдел подсветки, просто так, потрепаться, но они, похоже, поставили все на автомат и тоже ушли, тем более что в двенадцать ноль-ноль парк закрывался для посетителей, карета превращалась в тыкву и подсветку отключали. К тому же ветрюган… кому придет в голову гулять тут на ночь глядя?..