Дмитрий Крымов: «Своими словами». Режиссерские экземпляры 9 спектаклей, записанные до того, как они были поставлены
С чего начинается и рождается спектакль? Когда режиссер задумывает образ текста, который потом оживает на сцене? Дмитрий Крымов щедро делится с читателем набросками своих работ, «ходом дела», позволяя заглянуть за кулису. «Сноб» публикует фрагменты из книги, вышедшей в издательстве «Новое литературное обозрение
Сергей Николаевич, главный редактор проекта «Сноб»:
Вчера говорил с Аллой Демидовой. Зашла речь о Дмитрии Крымове. Она пока не видела ни «Дон Жуана» у Фоменок, ни «Костика» в Театре Пушкина. Но много слышала и собирается обязательно пойти. «И вообще, Дима, похоже, становится сегодня у нас “номер один”», — неожиданно сказала Алла Сергеевна. Услышать такие слова из уст великой актрисы дорогого стоит. Хотя я сам не люблю порядковые номера в искусстве. Тем не менее иногда бывает так, что человек, которого, кажется, знаешь всю жизнь, вдруг возьмет и рванет куда-то ввысь со скоростью реактивного истребителя. А тебе только остается стоять и хлопать глазами в изумлении. Неужели все это он?! Три спектакля только за один сезон. И один другого лучше. А четвертый скоро на подходе. И толпа учеников. А еще этот увесистый том, состоящий из девяти режиссерских экземпляров, любовно собранных и изданных в НЛО. Чистая театральная проза. Надо сказать, совсем другая, чем у его отца, Анатолия Васильевича Эфроса, чьи книги я с нежностью храню и часто перечитываю. Но у того все рождалось в процессе репетиций. В его спектаклях жила та тайная вибрация жизни, которую он спешил зафиксировать в словах. Абсолютная импровизация, которая иногда могла обернуться каким-нибудь неожиданным наблюдением, или горькой сентенцией, или ночным бессонным монологом, обращенным к господам артистам.
У его сына все устроено иначе. Его режиссерские экземпляры существуют не только поверх классического текста пьесы или прозаического романа, но и поверх жизни, обступающей и теснящей театр со всех сторон, поверх любых возможных и невозможных ассоциаций, которые могут пронестись в нашем сознании. «А так как мне бумаги не хватило,/ Я на твоем пишу черновике,/ И вот уже чужое слово проступило». Вот это «чужое слово», мне кажется, самое важное в крымовских спектаклях. Как и из чего оно рождается и как звучит, можно проследить по этим режиссерским экземплярам.
Для читателей «Сноба» мы выбрали фрагмент из нового спектакля «Все тут», идущего сейчас в Театре современной пьесы, где режиссерский метод Крымова, как мне кажется, предстает в самом своем очищенном, дистиллированном виде.
И еще, именно в этом режиссерском экземпляре есть то, что всегда пытался отыскать в театре его отец — «наивный трагизм». При всей серьезности тем и сюжетов — очевидное простодушие. «Трогательная беспомощность души — это то, что труднее всего нам дается», — считал Анатолий Васильевич. Как это удается его сыну, не знаю!
* * *
Появляется Нонна Скегина и продолжает свой доклад о личности и творчестве Анатолия Эфроса.
Нонна. И вот мы пришли с десятью артистами в Театр на Малой Бронной. И Эфрос сразу начал репетиции «Трех сестер», которые мы репетировали в Ленкоме, вечерами, где собиралась вся Москва. Так же как в свое время вся Москва собиралась на «Ромео и Джульетту». Значит, он делал этот спектакль, и благодаря деятелям Московского художественного театра Грибову и Тарасовой этот спектакль Фурцева закрыла. Для них это был не Чехов. Вы представляете, в каком состоянии находился Анатолий Васильевич? Но ровно через месяц он уже репетировал «Ромео и Джульетту». И через три месяца выпустил этот спектакль. Это был переломный момент. И вы все прекрасно знаете, что его лучшие классические работы являются до сих пор образцом для других театров, для других режиссеров и актеров, потому что та перетрактовка, которой занимался Эфрос, — теперь это учебное пособие. А театра мы больше никогда не имели. Но я хочу сказать о Наташе.
Ведущий подходит и обнимает Нонну.
Пауза.
Ведущий. Должен сказать, что через много лет. (Задумывается.) Больше, чем через пятьдесят тысяч завтраков, за полгода до смерти, на могиле моего отца… это, правда, никак уже не связано с креслом… ну разве что так… (Из кресла делается памятник и ограда.) она сказала…
Актриса, играющая Нонну. Я тебе сейчас кое-что скажу, а ты мне ничего не отвечай, просто запомни. Когда я умру, ты развей мой прах вот тут. Понял? И все. А сейчас ничего не говори. Просто сделай это.
Ведущий. И я сделал! Позвал друзей Нонны Михайловны. Из тех, кого вы знаете: Алексей Владимирович Бородин, вот Саша Калягин, остальных вы не знаете. (Все актеры становятся около памятника. Нонна в своем золотом пиджаке присоединяется ко всем.) А так как я до этого никогда не развеивал прах, я приготовил две черные дощечки — на одну высыпать, другой развеивать. Ну, так, мне казалось, будет правильнее. А еще я позвал нашу певицу Олю Надеждину, которая пела во многих моих спектаклях. Привет, Оля, хорошо, что ты пришла.