Артемий Леонтьев: Москва, Адонай!
Во второй части дилогии Артемия Леонтьева «Рай и Ад» (издательство «Рипол Классик»), отсылающей читателя к «Божественной комедии» Данте, дело происходит в современной Москве. Ее герои — обыкновенные, на первый взгляд, жители столицы, которые оказываются в новой, мифологически-поэтической реальности. И если первая книга Леонтьева «Варшава, Элохим!» изображает рай, то здесь представлен ад. «Сноб» публикует пролог
Лика подняла взгляд и, как сквозь полиэтилен, посмотрела в запотевшее от пара зеркало на свое уставшее матовое лицо, на глубокую морщину между бровей и провалившиеся от бессонной ночи глаза. Руки поддерживали восьмимесячного ребенка, ощущали собой теплую мыльную воду, как бы растекались в ее всплесках, сливались с голым телом малыша и расползались вокруг него влажными и тяжелыми веревками. Всматривалась в свои черты, которые все глубже оседали под влажной дымкой зеркала, ставшего в конечном счете совершенно непроницаемым и глухим: она думала об Арсении, о чужом счастье, о крошках с чужого стола, положенных ей в рот. Мальчик дернулся, немного задрал ноги и чуть завалился в воду. Лика положила руку на хрупкую головку ребенка и вдавила ее еще глубже: смотрела на свою расплывающуюся, колеблемую разводами кисть, на взбухшие от горячей воды пальцы ребенка и отчетливо понимала, что делает — это был не бессознательный рывок, не ошибка — просто она сделала движение, просто в одно из мгновений ей не хотелось запрещать себе этого движения. Податливая головка мальчика напряглась, он замахал руками и начал дергать ножками, пуская из-под воды круглые упругие пузыри — такие пугающие, сначала взбесившиеся, а затем быстро поредевшие. Маленькое тельце замерло. Дрожание трепетной воды, подсвеченной электрической лампой, белесые блики изрезали голубоватой сеткой белую кожу малыша и ее худые, какие-то костяные руки... Ярослав не всплывал, неподвижно лежал на гладком дне. Желтый резиновый утенок покачивался на поверхности, выпучив черно-белые глаза, с выражением удивления и безмолвного укора, который, наверное, надумала сама, остановившись взглядом на яркой игрушке и навязав ей эту роль своим воспаленным воображением, настолько достоверно, что ощутила сейчас перед этим утенком чувство вины, поэтому невольно отвела глаза, хотя продолжала чувствовать на себе этот игрушечный взгляд... Утопленный ребенок ощущался сейчас своим присутствием еще острее, чем в те минуты, когда был хохочущим и живым растущим мальчиком, жадным на впечатления, запахи, вкусы и образы, тянувшим к окружающему миру свои неутомимые стебли-пальчики — ребенок восставал теперь не в боковом зрении отведенных в сторону глаз и лежал, будто и не под водой вовсе, а каким-то притаившимся на дне сознания кошмаром стягивал мысли и чувства тесным жгутом, окружая женщину тяжелеющей страшной тишиной: так, словно этот мертвый мальчик и стал этой тишиной — являлся ее изначальной причиной, был подвешен к этой тишине, как сброшенный якорь к судну. Страшное безмолвие звучало так, будто тишина эта насчитывала тысячи лет и казалась древней, как сама смерть.
Лика вынула руки из ванной, посмотрела на разбухшие в горячей воде подушечки пальцев, потом пересилила себя и опустила взгляд на неподвижное тельце с тянувшимися к потолку русыми волосами, похожими сейчас на колеблющиеся в течении реки водоросли, и завизжала — древняя страшная тишина заскрежетала и лопнула с трескучим хрустом, посыпалась под ноги битым стеклом. Женщина схватилась за голову и повалилась на влажный плиточный пол, прижалась к его прохладе щекой, вдавила колени в живот...
Через час связала два шелковых пояса от китайских халатов и повесилась на вставленном в дверной проем турнике, на котором Арсений занимался по утрам в те дни, когда они еще жили вместе.
Арсений Орловский пристегнул ремень, откинул голову на спинку кресла и уже минут через пять после взлетного толчка аппетитно засопел — глубоким и сытым сном здорового человека с хорошими нервами. Переполненная впечатлениями, счастливая Лиля порядком заскучала, она ерзала во время всего полета и пыталась даже обидеться на мужа за его безоблачно-равнодушный сон, но хорошее настроение было слишком сильным для этого. Самолет «Петропавловск-Камчатский — Москва» начал посадку во Внуково, она подула мужу в ноздри, чтобы разбудить. Орловский поморщился и с трудом разлепил один сонный глаз, а Лиля захохотала на весь салон:
— Ты бы видел свою физиономию, Арс, как косолапый мишка из берлоги... Хмурый невыспавшийся глазик, — Лиля впала в игривость и начала сюсюкать, надула губы и ущипнула мужа за небритую щеку. — Сонный мишка.
Он потер глаза, ласково отмахнулся и зевнул:
— Подлетаем уже?
Лиля кивнула, сжала пальцы мужа и положила голову ему на плечо.
— Благодарю тебя за чудесный отпуск, толстяк. Лю-лю тебя. Блю-блю...
Орловский улыбнулся и теснее прижал к себе супругу. После аплодисментов приземлившихся пассажиров Лиля включила мобильник и набрала подругу.
Аппарат вызываемого абонента выключен или находится...
Второй раз набрала Лику в автобусе, пока ехали к зданию аэропорта, а в третий — когда ждали багаж.