«Все, что было его, – нынче ваше»
Сегодня, в год столетия Булата Окуджавы, его стихи входят в школьную программу, стоит памятник на старом Арбате, именем Окуджавы названы улица, самолет и астероид. А еще 30 лет назад приходилось доказывать, что стихи Булата Шалвовича – достойная тема для литературоведа. Гитарист, песенник? – ну это же эстрада, «самодеятельное» творчество! В брежневские времена бардам не полагался пропуск в большую литературу. Поэтому первые попытки осмыслить феномен Окуджавы были сделаны в зарубежной критике. Авторы «Нового русского слова», «Нового журнала», «Граней» внимательно следили за культурной жизнью СССР и, конечно, заметили неформальную славу неофициального поэта. Правда, в его популярности они видели явление скорее общественное, чем художественное. А если художественное, то «низкое», оправдываемое только тем, что исходит оно из гущи народной. Ох уж эта гитара! И «тут» и «там» она – «подозрительный инструмент». Проницательный рецензент Роман Гуль свидетельствовал в 1965 году: то, что Окуджава поет свои стихи под гитару, а не «бряцает на лире», воспринимается эстетами как вульгарность.
Это на Западе! А в Советском Союзе претензии к Окуджаве были более серьезными. Поэт слишком явно и успешно игнорировал канонические правила, созданные советской номенклатурой, тем самым доказывая их несостоятельность, а магнитофонные «тиражи» его стихов расходились без позволения Главлита. Критика замечала Окуджаву (и то больше как прозаика), но критика – область мнений и дискуссий. Другое дело – наука! В СССР она стояла на страже «правильной» картины мира, сам факт исследовательского внимания как бы увенчивал автора и официально вводил его в святилище литературы. Назвать Окуджаву поэтом значило бы узаконить вольную словесность. Известный литературовед, профессор МГУ Сергей Кормилов вспоминал, как в 1983 году ему удалось опубликовать в научно-популярном (не собственно научном!) журнале «Русская речь» первую литературоведческую статью о другом барде, Владимире Высоцком, ценой многочисленных компромиссов, оговорок и умолчаний, – со второй попытки. Хотя в том же году статья литературоведа З. Паперного об Окуджаве была опубликована в журнале «Вопросы литературы», эта первая ласточка не сделала бардам весны. По-прежнему удавалось только исподволь вводить произведения Окуджавы в сферу литературоведения, рассматривая его наряду с другими авторами, выбирая его легально опубликованные стихи в качестве примеров и иллюстраций, как это делали Михаил Гаспаров и Виктор Григорьев.
Тем временем уже в середине 1970‑х в печати русского зарубежья об Окуджаве говорили вполне серьезно, особенно после выхода в Париже четырехтомного собрания «Песни русских бардов» со звуковым приложением. Оксфордский славист, профессор Джеральд Смит в англоязычной рецензии на это издание называет Окуджаву «крупнейшим лирическим поэтом». Дж. Смит, вероятно, и был автором первых научных, а не критических исследований поэтического творчества Окуджавы.
Разумеется, с началом перестройки в СССР цензурное «сдерживание» полуофициального поэта прекратилось, и наше литературоведение «открыло» Окуджаву как неизученного большого поэта. В годы возвращения имен, «отмененных» советской цензурой, свое слово об Окуджаве сказали такие классики отечественной науки, как Георгий Кнабе, Юрий Карякин, Сигурд Шмидт, Галина Белая. Главным результатом этого «первого подхода» стала, как выражаются ученые, легитимация темы – безоговорочное признание Окуджавы литератором, поэтом, равным среди равных в своей эпохе и в русской литературе.
Надо сказать, что мешал этому не только академический снобизм, но косвенно и… сам Окуджава. Его слово сдержанно, неярко, его герой – деликатный до застенчивости; он вдруг извиняется непонятно перед кем и за что («…потому что тот король был один, уж извините»), чувствует себя малым («московский муравей») и в трепете склоняется перед величием мира, Надежды, Любви (или «любови» – так чаще звучит у Окуджавы). Писал о воздушном шарике, кузнечиках, сверчках и называл свои стихи «песенками». Не случайно так прочно слились с его творчеством иллюстрации Г. Ваншенкиной, стилизованные под детский рисунок. Окуджава не создал себе «Памятника», он умалял себя, а поскольку истинный художник всегда убедителен, – ему поверили, забыв, что «я» в лирике – всегда вымысел, сотворенный образ, а не автопортрет и не исповедь.
Академическое недоверие к авторской песне когда-то сфокусировалось в недолговечной, но популярной теории, определяющей поэзию бардов как «фольклор интеллигенции». Эта концепция грешила заметным противоречием: фольклор не бывает «авторским», это творчество народа. Но ярлык прижился, ведь он так удачно легитимировал снобизм традиционалистов и ставил этих самоуверенных певцов, «байдарочников» (по выражению одного поэта), на место. На заурядное место вне литературы. Но, Богомолов, «входя в общение с произведением искусства, человек открывает для себя новый мир, рожденный автором. Входя в общение с произведением фольклорным, он приобщается миру уже известному, который надо не открывать, а повторять». Поэзия Окуджавы – это, конечно, открытие мира невиданного, а не повторение общих мест. В 1998 году критик и теоретик литературы Владимир И. Новиков сформулировал новое, актуальное до сих пор представление о поэтах-бардах: авторская песня – полноправное явление русской литературы, а центральное место в нем занимают Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Александр Галич.
Сегодня окуджавоведение стало привычной областью науки о литературе и никого не удивляет и тем более не возмущает. Защищено 18 диссертаций об арбатском певце. На запрос «Окуджава» главная научная электронная библиотека России «Elibrary» отвечает списком из более чем 500 публикаций, еще столько же, предположу, можно найти за ее пределами. Окуджава занял прочное место и в литературе, и в науке о ней.
Но место писателя в науке – это, конечно, не только количество книг и статей о нем. Это, прежде всего, наличие ряда посвященных ему проектов и «институций» (учреждений) ученого и литературного сообщества, как-то: мемориальный музей, собрание сочинений, продолжающееся научное издание (например журнал, ежегодник, альманах), качественное жизнеописание, научные конференции. Все это сегодня есть и в активе окуджавоведения, и в списке его проблем и перспектив.
Начнем с научной печати. В конце 1990‑х годов из россыпи «малых» научных публикаций об Окуджаве (статей в научных, научно-популярных и «толстых» журналах, вузовских сборниках, в материалах конференций и проч.) стали вырастать первые издания, полностью посвященные арбатскому певцу. Это тематические и авторские сборники статей. Например, изданные в Магадане две книги Романа Чайковского (1999, 2006) или столичная книжка «Окуджава. Проблемы поэтики и текстологии» (2002). Разделы, посвященные Окуджаве, появляются в сборниках материалов об авторской песне, таких как книга Владислава Зайцева об Окуджаве, Высоцком и Галиче (2003).