Россия из подполья
Как Юрий Мамлеев исследовал потусторонние бездны и нашел утопию
11 декабря исполнилось бы 90 лет Юрию Витальевичу Мамлееву, лидеру советского эзотерического подполья, исследователю темных бездн человеческой души, ставшему затем самым странным патриотическим мыслителем постсоветской эпохи. Его поиски мистической Вечной России, на первый взгляд, имеют мало общего с мрачными эскападами «Шатунов», но в них завершается путешествие к границам бездны, начатое Мамлеевым в эпоху оттепели и во многом благодаря ей.
Когда книги Мамлеева начали выходить на родине, у него сложилась двусмысленная репутация. С одной стороны — живой классик, мэтр. С другой — писатель не для всех, допускающий только два отношения: преданный культ или недоуменное отторжение.
В таком колебании между маргинальностью и каноном он — сосед Эдуарда Лимонова. Они все время существовали где-то рядом: богемное подполье 1960-х, маета эмиграции 1970– 1980-х, политическая и эстетическая оппозиция либеральному мейнстриму 1990–2000-х. Наконец — невозможная роль признанного нонконформиста, старика-террибля. Одновременно с тем сложно найти более непохожих писателей. Погруженный в политические и литературные дрязги, живущий в суете мира Лимонов и презирающий мир, не верящий в его славу, стремящийся в запредельное Мамлеев. Воины видимой и невидимой брани, вождь и гуру, одинаково величественные и нелепые — каждый по-своему пытающиеся победить современность и выскочить в вечность. Они могли бы быть персонажами романа, который, впрочем, ни один из них не смог бы написать, потому что второй герой выглядел бы слишком мелко.
Мамлеев умер в 2015 году, Лимонов — на пять лет позже. Смерть окончательно превратила обоих в классиков. Их собрания даже выходят сейчас в одной серии. Мамлеева вообще издают много. Заново напечатаны почти все романы, большинство рассказов, сборники эссе и стихов. Когда главные тексты легко доступны, легко разглядеть в монолитном, на первый взгляд, мамлеевском творчестве разрыв. С одной стороны — «Шатуны» и поразительные рассказы 1950–1970-х (к ним примыкает небольшое количество эмигрантских вещей). С другой — тот Мамлеев, что начинается в 1990-х,— многотомное приложение к собственному творчеству советской эпохи. Только изредка в поздних книгах встает в полный рост бредовый гений Мамлеева 1960-х. Задачей его письма было высечь искру нездешнего, но в новое время что-то препятствовало этому. Творчество Мамлеева могло в полной мере состояться только в очень определенных условиях.
Подполье и культ
Среди авторов советской неподцензурной литературы были те, кто ощущал подполье как муку — невозможность выхода к желанному читателю, те, кого вполне удовлетворяла независимость и кружковая теснота, те, кто принимал правила игры и делал существование в андерграунде частью собственного мифа или конструктивной основой письма. Но для Мамлеева — больше, чем для кого-либо другого,— подполье было единственно возможной средой для творчества.
Понять природу его прозы можно, только разобрав ее, скажем так, прагматику (при всей неуместности этого слова в мамлеевском мире). Это тексты скорее не для глаза, а для уха. Есть много свидетельств того, как Мамлеев читал свои рассказы в квартирах и мастерских знакомых, какое сокрушительное воздействие это чтение производило: люди впадали в истерику, целовали автору руки.
Сама его манера заточена на слушание. Это каскад звучных эффектов — аттракционов, задача которых взбудоражить чувства до предела. Среди них — типичные его дикие сравнения, при внимательном чтении иногда выглядящие чистой несуразицей (вот наугад из «Шатунов»: Федор ходит вокруг Анны «как парализованное привидение вокруг куска мяса»). Эти истории про изуверские убийства, извращения и превращения, влюбленных упырей и коммунальных божков — не литературные произведения в привычном смысле, а скорее партитуры для своего рода мистерии, посвящения в избранные. Шок, ступор, отвращение, как бывает в инициатической практике,— ступени, которые проходит посвящаемый,— уровни духовного нигредо.
Как в любом эзотерическом культе — а Мамлеев был лидером своего рода культа,— здесь существовали круги посвященных. Широкий — вся московская подпольная богема. Узкий — знаменитый Южинский кружок, компания поэтов, художников и философов, собиравшихся в мамлеевской коммуналке в Южинском (сейчас — Большой Палашевский) переулке. Из его постоянных участников самыми известными впоследствии стали поэт и переводчик, великолепный декадент Евгений Головин и проповедник радикального ислама Гейдар Джемаль. Помимо них, завсегдатаями Южинского в разное время были люди, которых сейчас сложно представить вместе — например, Владимир Буковский и Александр Проханов. Круг этот сформировался вокруг ритуала мамлеевских чтений — из самых восприимчивых и верных слушателей, готовых вновь и вновь припадать к страшному источнику. О южинцах ходили жутковатые слухи, но, судя по всему, ничего выходящего за рамки обычного богемного поведения — бытовой эксцентрики, надрывного пьянства и посиделок с оккультным оттенком — они не делали. Важен был миф о круге избранных, который во многом и создавали мамлеевские тексты.