Как научиться ждать не хорошего финала, а правильного

WeekendКультура

Нежеланное предсказуемое

Как научиться ждать не хорошего финала, а правильного

В ожидании удачного финала в обстоятельствах более или менее катастрофических есть что‑то театральное. Обыкновенно в представлениях перед развязкой творится что‑то уж совсем малоприятное, и это верный признак того, что скоро все будет хорошо. Но это для человека, искушенного в поэтике театра,— а у других бывает, что идея счастливого финала вызывает недоверие. По крайней мере, у Григория Ревзина.

В советском детстве мама водила меня на елку во Дворец съездов, и там в момент перед развязкой, когда силы зла — волки, Бармалей и агенты империализма — со всех сторон окружали Снегурочку и Айболита и загоняли их под елку, я пугался до такой степени, что залезал под сиденье и под рядами зрителей уползал на четвереньках подальше от этого кошмара, отчего и пропускал удачный финал. Так что собственный опыт этого дела во мне не укоренен должным образом. Мне кажется, это какое-то развитие идей Аристотеля. У него удачный финал связан с учением о катарсисе, высшем очищении души. Герой тут обыкновенно умирает, но открывается смысл жизни, и это, собственно, и считается удачным финалом скорее для зрителей, чем для него. Идея всегда казалась мне надуманной, с чем, вероятно, связано и мое общее скептическое отношение к наследию великого философа, которое я с переменным успехом пытаюсь преодолеть всю жизнь.

Исходя из распространенной логики, удачный финал — это попытка превратить отрезок жизни в пьесу так, чтобы он имел смысл. Финал навешивается на конец отрезка, и в навешивании есть доля условности — и в том отношении, что жизнь плохо делится на отрезки, и в том, что «дождичек удач падает нечасто» — на все разрезы не напасешься. Однажды я лежал в многокоечной реанимации, мы были там голые для удобства прикрепления к телам медицинской аппаратуры и через одного умирали. «Рыбы, рыбы, плывут светлые рыбы»,— повторял мой сосед, глядя в потолок на трубки люминесцентных ламп — в полубреду они казались ему плывущими над нами рыбами, а мы как бы болтались ближе ко дну. Минут через 20 он умер, а я остался размышлять над его последними словами. Не могу сказать, что мне пришло в голову нечто осмысленное. В момент финала ты находишься не в лучшей форме и голова забита мелкими обстоятельствами самочувствия, и понимание, что это, возможно, финал, сопряжено с известным равнодушием, не позволяющим в полной мере насладиться удачей.

У жизни не та же логика, что у пьесы, чаще сильно другая. Перед финалом Советского Союза, который тогда показался довольно удачным, а потом был определен теми, кому положено определять, как крупнейшая геополитическая катастрофа, я работал в Институте истории и теории архитектуры, и одна наша сотрудница, очень видная, доктор наук и профорг, поехала в Израиль к храму Гроба Господня. Вернувшись, она решила рассказать институту — всем желающим, в том числе и беспартийным,— об увиденном. Это была еще эпоха слайдов, мы сидели в темном зале, она медленно подходила к храму по Via Dolorosa и комментировала появлявшиеся с характерным щелчком кадры хорошо поставленным голосом.

И вот она вошла в храм, потом показала лестницу вправо наверх, на Голгофу, потом Камень помазания, где тело умащивали мирром, потом Кувуклий (храм над гробом), потом она спустилась вниз, в пещеру, и даже сфотографировала сам гроб. Хотя там плохое освещение, у нее получился отчетливый снимок, правда, гроб несколько скруглялся из-за оптических искажений объектива. «Вот здесь он и лежит»,— с приличествующей моменту скорбью закончила она свой рассказ.

Вопросов не было. Зал некоторое время посидел в темноте, потом зажгли свет, и сотрудники в молчании разошлись по рабочим местам. То есть ничего не вышло. Воскресение не состоялось, он так и лежит во гробе. Вряд ли такой финал можно считать удачным, но в присутствии святыни имеет смысл быть честным перед собой. Он кажется логичным. Конечно, евангельская история обвешена множеством чудес, взять хоть вот этот эпизод с рыбами, но мало ли что пригрезится в обстоятельствах перед развязкой. А если честно, то после всего вот этого — арест, суд, приговор, истязания — мы что, не знаем, какой бывает конец? И вот он так и лежит. Опять же рассказывает уважаемый человек, профорг, ездит на работу на собственной «Волге», а я был тогда младшим лаборантом. И у всех было такое удрученное этой историей настроение, что поднимать вопрос о воскресении было неудобно. Я и не поднял.

Чтобы ждать счастливого финала, надо осознавать себя героем пьесы, а это очень особое состояние, даже если ты и не главный герой. Осенью я оказался в затяжном путешествии по Бельгии и Голландии и из-за отвратительной погоды провел две недели в разных великих музеях. Когда их так много, не представляется возможным что-то запомнить, все сливается в один большой музей с тысячами лиц. Но лица хронологически различаются. Портреты XVII века — люди, уверенные в своем существовании. Они покойно располагаются в центре полотна, смотрят в глаза, движутся прямо на тебя. Иногда они даже раздражают видимым самодовольством — как у Франса Халса,— смотришь на человека и понимаешь, что вот у него с утра отличное начало, а к вечеру будет удачный финал, и так каждый день. В каком-то смысле этот портрет и есть его удачный финал. Иногда, как у Рембрандта, в лице героя проявляется, так сказать, поэтика катарсиса — высший смысл жизни, познанный перед лицом финала,— но так или иначе эти люди сами создают сюжет собственного предназначения. Ситуация меняется в XIX веке — люди пытаются уйти с пути своей жизни, сдвигаются вбок с центральной оси картины, разворачиваются в три четверти, смотрят куда-то в сторону, вниз, в себя, они ведут себя так, будто они — дичь, инстинктивно стремящаяся спрятаться от художника, выцеливающего их смыслом их жизни. В импрессионизме не только дичь становится подвижнее, но и прицел размывается флуктуациями воздуха и света, внося сомнение в саму возможность существования смысла. Потом ряды автопортретов Ван Гога — сотня параноидальных вопросов: «Кто я такой? Зачем я здесь? В чем вообще смысл моего лица?» Потом вообще «Крик» Мунка, где единственной реакцией на факт собственного существования оказывается бесконечный ужас.

Я далек от наивной цельности героев Халса, полагающих, что они и авторы, и герои пьес своей жизни, и, видимо, интуитивно исхожу из того, что мало способен определять свою участь — скорее ее определяет кто-то другой. Вопрос возможности навешивания удачного финала — это вопрос о том, понимает ли герой замысел автора. Восклицание героя упомянутой лекции «Отче, для чего ты меня оставил?» демонстрирует, как даже в центральных драмах между героем и автором иногда возникает недопонимание. В жизни более заурядной мы пытаемся разгадать, какой финал этот некто замыслил и нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы разорвать связь катарсиса с гибелью героя. Надо сказать, в этом деле произошли известные изменения.

Я перечитывал «Историю свободы» Исайи Берлина — там он убедительно доказывает, что история непредсказуема, она не знает закономерностей, позволяющих уверенно прогнозировать, каков будет следующий ход. Исходя из этого, финал можно навесить любой, что радует, но я поймал себя на ощущении внутреннего протеста. Отчего ж так уж прямо непредсказуема? Есть, например, экономика, и тут, хотя бы на макроуровне, многое можно предсказать. Конечно, это будут вероятностные предсказания, но показатели тех или иных вероятностей более или менее счетны. Есть социальная антропология и психология массового поведения — опять же, сопоставляя результаты опросов и динамику выборов, можно предсказать довольно много. Есть политология, и по статистике динамики развития тех или иных режимов мы, опять же с известной долей вероятности, можем предсказать, во что они могут, а во что никак не могут превращаться. Чего же все это вместе принципиально не может быть предсказуемым?

Берлин вообще-то выражает довольно общую интуицию философов ХХ века — и Бертран Расселл, и Карл Поппер, насколько я понимаю, придерживались тех же взглядов. История непредсказуема, и эта интуиция могла принимать разные формы, от теории хаоса Ильи Пригожина до черных лебедей Нассима Талеба, но суть примерно одна. Возможно, в фундаменте этой уверенности лежит личный опыт, опыт XX века, начавшегося с Первой мировой войны (вторую теперь принято считать продолжением первой). Ее главной особенностью была совершеннейшая непредсказуемость, и до сих пор, столетие спустя, мы так и не в состоянии ответить на вопрос, почему началась Первая мировая война. Это была бесконечная катастрофа, и, чтобы ее принять, потребовалось найти какой-то сверхсмысл в существовании случайности. Он нашелся. Если история непредсказуема, значит, жизнь случайна, если жизнь случайна, значит, человек свободен, в этих координатах и возможен удачный финал — имеется теоретическая вероятность перевернуть игру в точке бифуркации. Но мне кажется, эта интуиция случайности более или менее потеряна, во всяком случае многие ее больше не разделяют.

Вы думаете, возможно что-то непредсказуемое и даже удачное? Я, пожалуй, нет. Примерно в 20-м году у меня было настолько сильное ощущение финала нашей жизни, что я даже поделился им с одним близким мне человеком, имея в виду написать более или менее тот текст, который вы сейчас читаете. «Типун вам, Гриша, на язык»,— ответил мне этот человек, но финала заклинанием не отвел.

Сейчас вот принято ждать финала в той драме, которую называть не нужно. Как писал Лев Толстой, «Сергей Кузьмич, со всех сторон до меня доходят слухи», что продолжение ее, драмы, бессмысленно: сюжет ни к чему больше не ведет, и это понимают главные герои, и доподлинно известны слова того и этого тоже, и в твиттере писали, что в следующем году будет не то, что теперь. Споры идут о том, объявят ли финал удачным несмотря на неудачность или удачным он будет в любом случае, потому что финал — большая удача, чем отсутствие такового.

Но вот это «Сергей Кузьмич, со всех сторон» — аберрация сознания вроде проплывания над головой светящихся рыб. И что из случившегося было непредсказуемым? Мы не знали, как распадаются империи? Мы не знали, что бывает в результате? Мы не знали, кто уполномочен осмыслять смысл истории? Да бросьте. Можно верить, что были и другие сценарии, но нельзя отрицать, что реализовался самый логичный. Как говорится, у нас не было другого выхода, и вот он здесь и лежит. Это и есть финал.

Однажды жена в порядке повышения моего небольшого культурного уровня затянула меня в Венскую оперу на «Страдания юного Вертера» Жюля Массне. Там в четвертом акте, когда Вертер уже выстрелил себе в сердце, к нему вбегает Шарлотта, и дальше у них невыносимо прекрасный дуэт приблизительно на полчаса. Чуть не треть всей оперы. То один поет, то другой, то один, то другой, и он уже весь истек кровью, а все поет и поет. Некоторые финалы очень затянуты. Когда, образно говоря, прозвенел колокол, я пытался утешить свою тогда подругу, а теперь совсем нет, следующим соображением. «Возьми 10-е годы, или 60-е… Когда все кончилось, они же стали недосягаемым образом счастья. Люди питались этим еще десятилетия. Сейчас то, что мы делали, рывком превращается в то же самое. Мы выпадаем из действия, этот отрезок жизни завершен. Но давай восхитимся тем, какая это была удача!» К сожалению, финал оказался не вполне достойным пьесы — у героев оказалось много раздраженных вопросов друг к другу, и их дуэты длятся уже третий год. Но с исторической точки зрения, я думаю, эта финальная сцена будет так или иначе подрезана как затянутая и не имеющая должного художественного эффекта.

Когда я примерно в десятый раз в жизни оказался в храме Гроба Господня, я оказался там вместе с прелестной итальянской девушкой, куратором левых убеждений с душой, устремленной к идеалам авангарда и гендерного равенства. Я вытащил ее в Иерусалим из Тель-Авива, воспользовавшись перерывом в прогрессивных посиделках, в которых мы участвовали, и коротенько, минут на сорок, рассказал про евангельскую историю и историю храма. Хотя это было довольно далеко от ее интересов, все же, как мне кажется, мне удалось ее немного увлечь. «Я и не думала, что все это существует на самом деле!» — задумчиво сказала она. В этот момент все материальные реалии — и Голгофа, и Камень помазания, и гробница — утеряли свою археологическую определенность, вернувшись туда, где им и положено быть — в парадигму воскресения. Когда я хожу по Москве, по местам, где были мои прекрасные друзья, где жили люди, которыми я восхищался и которых потерял, я время от времени ловлю себя на сомнении, что все это существовало на самом деле. Вероятно, так и получается удачный финал.

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Запечатанный воздух Запечатанный воздух

Японские семейные тайны Сахалина

Weekend
Типы матриц телевизоров: выбираем лучшую Типы матриц телевизоров: выбираем лучшую

Матрицы телевизоров: как в них не запутаться и какой тип выбрать?

CHIP
Неизвестная история домашних котиков Неизвестная история домашних котиков

Наши домашние питомцы не так просты, как кажутся...

Лиза
«Музей языков: Конрад Гесснер и книги-полиглоты XVI века» «Музей языков: Конрад Гесснер и книги-полиглоты XVI века»

Как иезуиты помогли изучению неевропейских языков

N+1
Александр Чулок: «Мы не стараемся угадать будущее, мы хотим его создать» Александр Чулок: «Мы не стараемся угадать будущее, мы хотим его создать»

Прогнозист Александр Чулок — о том, чем станет ИИ для общества в будущем

РБК
8 доказанных наукой привычек, которые действительно повышают интеллект 8 доказанных наукой привычек, которые действительно повышают интеллект

Какие ритуалы стоит добавить в свою рутину, чтобы стать умнее

Maxim
Телефонная пиратка и домохозяйка-разведчица: пять женщин, которые ломали систему Телефонная пиратка и домохозяйка-разведчица: пять женщин, которые ломали систему

Героини, которые давали фору хакерам-мужчинам

Forbes
Эдуард Илоян: Рынок может сам себя отрегулировать Эдуард Илоян: Рынок может сам себя отрегулировать

Генпродюсер YBW — о будущем «Папиных дочек» и стратегии компании

Ведомости
Город, который дает то, что нужно Город, который дает то, что нужно

Размышления москвича Григория Туманова о магии Петербурга

СНОБ
Константин Тхостов: «Нужно быть инакомыслящим во благо государства» Константин Тхостов: «Нужно быть инакомыслящим во благо государства»

Как построить идеальную школу в реальных обстоятельствах

Монокль
В Питере пили В Питере пили

Где кутили Петр I, Пушкин, Довлатов и Смоктуновский

Weekend
Безопасность использования ИИ в банках: что важно знать Безопасность использования ИИ в банках: что важно знать

Как именно работает искусственный интеллект в финансовом секторе

Inc.
Тревожное исследование: ChatGPT убивает наше критическое мышление Тревожное исследование: ChatGPT убивает наше критическое мышление

Чем чрезмерное использование нейросетей крайне вредно для нашего мозга

ТехИнсайдер
Возвращение к истокам Возвращение к истокам

Бизнес-седан Audi A6: классика и одновременно статус

Автопилот
Прямая трансляция антиутопии: как ИИ изменил нашу жизнь Прямая трансляция антиутопии: как ИИ изменил нашу жизнь

К чему приведет союз людей с нейросетями?

Grazia
Лето твоей любви Лето твоей любви

Простые приемы, которые помогут тебе стать счастливой женщиной

Лиза
Тайна затонувшего галеона «Сан-Хосе»: что рассказали золотые монеты на морском дне Тайна затонувшего галеона «Сан-Хосе»: что рассказали золотые монеты на морском дне

Ученые изучили корабль «Сан-Хосе» и его хрупкие останки

ТехИнсайдер
Слишком заняты, чтобы спать: как сон влияет на эффективность CEO Слишком заняты, чтобы спать: как сон влияет на эффективность CEO

Об особенностях и важности такого простого состояния управленца, как сон

Forbes
Запах города Запах города

Аромастилист о том, как не ошибиться в выборе парфюмерного гардероба

ЖАРА Magazine
«Биология в фокусе: Естественные отделения университетов Российской империи (1830–1900)» «Биология в фокусе: Естественные отделения университетов Российской империи (1830–1900)»

Почему в начале XIX века в университетах было мало практических занятий

N+1
Прежде, чем выйти из Африки, люди научились выживать в самых разных условиях Прежде, чем выйти из Африки, люди научились выживать в самых разных условиях

Какие факторы способствовали успешной миграции человека из Африки?

ТехИнсайдер
Все оттенки приватности: как не превратить забор вокруг дома в клетку Все оттенки приватности: как не превратить забор вокруг дома в клетку

Как при установке забора или шлагбаума у дома не нарушить закон

Inc.
Шанс на провал Шанс на провал

История легенды ленинградского нуар-рока — группы «Петля Нестерова»

СНОБ
Время биться Время биться

Как прошел один из съемочных дней фильма про «Руссо-Балт»

Автопилот
Поговорим о космологии Поговорим о космологии

Пять работ, посвященных космологии, с комментариями специалиста

Знание – сила
Ученые нашли «внеземную» химию под крупнейшими литиевыми залежами на Земле Ученые нашли «внеземную» химию под крупнейшими литиевыми залежами на Земле

Химический состав литиевых рассолов резко отличается от привычных соленых вод

Inc.
Тихая гавань русских литераторов Тихая гавань русских литераторов

Усадьбе Остафьево повезло, в ее облике с давних времен мало что менялось

Знание – сила
Музыкальный класс Музыкальный класс

Многое в концертной жизни впервые произошло в Филармоническом обществе

СНОБ
Чувствительность к горькой пище связана с заболеваниями почек и биполярным расстройством Чувствительность к горькой пище связана с заболеваниями почек и биполярным расстройством

Как отвращение к горькому вкусу брокколи связано с вашим здоровьем?

ТехИнсайдер
Красная машина Красная машина

Советский автопром глазами ЦРУ

Автопилот
Открыть в приложении