Кинососедские отношения
Как южнокорейское кино очеловечило своих северокорейских героев
Одним из показательных штампов кино и сериалов Южной Кореи долгое время был персонаж-гражданин КНДР — солдат-изувер, коварный шпион, диверсант, фанатик. Такого даже нельзя назвать отрицательным — он просто враг, страшный или карикатурный. Однако за последние 40 лет южнокорейская кинематография все же сумела избавиться от собственноручно созданного жупела и увидела в ближайших соседях обыкновенных людей.
С окончанием Второй мировой войны и японской оккупации началась история новейшей Кореи: полуостров разделили по 38-й параллели на советскую и американскую зоны влияния. Неслучайно Республику Корея и Корейскую Народно-Демократическую Республику для простоты называют Южной и Северной: вода и пламя, небо и земля, выстраданная демократия и потомственная автократия, капитализм и коммунизм — нужное подчеркнуть. Пропасть между этими государствами образовалась после корейской войны (1950–1953) — формально до сих пор не законченной. Идеологическое противостояние, усиленное фронтовыми травмами, отразилось и на кинематографе, где линия партии — как в КНДР, так и РК — не допускала сочувствия бывшим согражданам.
Эта формула дегуманизации хорошо известна по антикоммунистическому периоду Голливуда времен маккартизма или советскому послевоенному кино. Солдаты — безликие, застегнутые на все пуговицы изверги, сочувствующие идеям чучхе — фанатики, готовые пожертвовать своими и чужими жизнями ради абстрактной цели. Таких персонажей можно увидеть в «Ариране» (1954) Ли Гхан Чона и «Ящике смерти» (1955) Ким Ги Ёна. Там же выведен самый неприятный тип конформиста — человека, использующего чужую гуманность, чтобы добиться цели: в «Ариране» мужчина вынуждает женщину, которая укрывает раненых американских солдат, выйти за него замуж.
Правда, тут аналогия с Голливудом, американским и советским, создает несколько искаженную картину южнокорейской кинематографии. Молодой польский киновед Роман Гусарски отмечает, что «антикоммунистических» фильмов в стране производилось не так уж и много, порядка 18 в год, и то речь скорее об отдельных сюжетах или мотивах, а не об историях, целиком сосредоточенных на хуле КНДР. В те же 1950-е выходили трагедии о разделенных семьях, а уже упомянутый Ли Гхан Чон снял «Пиагол», посвященный северокорейским солдатам, отказавшимся соглашаться с перемирием. Режиссер не стал делать из персонажей безжалостных антагонистов, поэтому компромиссом с цензурой в итоге стала финальная сцена, где последний оставшийся в живых бредет к флагу Южной Кореи.
Этапным фильмом в изображении не столько северокорейцев, сколько идеологической динамики между странами стал «Последний свидетель» Ли Ду Ён — почти трехчасовой эксцентричный детектив, где полицейский Бён Хо (Ха Мён Чжун), обладающий харизмой частного сыщика из нуара, расследует убийство винодела. Истоки дела обнаруживаются во временах корейской войны, изображенной в крутосваренной традиции «чума на оба ваших дома»: зверства коммунистов неотличимы от действий южнокорейских солдат, а выбор стороны для многих персонажей обусловлен выгодой, а не идеологией. Снятый в 1980-м, в момент ослабления государственный хватки — между убийством Пак Чон Хи и диктатурой Чон Ду Хвана,— фильм успел стать хитом национального проката, пока в нем не усмотрели крамолу. «Последнего свидетеля» сократили практически на час, вырезав как минимум эпизоды, где коммунисты насилуют южнокорейскую девушку, которую потом домогается земляк-прокурор. Сцену, как он получает взятку, тоже решили купировать.