Я в домике
Главная красавица МИД Мария Захарова впервые дает интервью глянцевому журналу. Ксении Соловьёвой она показала свой уютный маленький мир.
Сначала я познакомилась с Ириной Владиславовной Захаровой. Дама с укладкой, маникюром и крупными кольцами вела у моей дочери занятия в Пушкинском музее. Час — осмотр шедевров. Час — собственное творчество по мотивам. Ирина Владиславовна плыла мимо конных рыцарей, нагруженная сумками с красками, рулонами ватмана и цветной фольги для аппликаций. Дети бежали за ней, теряя тапки. Она фонтанировала идеями. Мы (родители volens nolens тоже были вовлечены в процесс) мастерили «Комнату в голландском доме», как на картине Питера Янсcенса Элинги. Наклеивали греческих героев на загрунтованные цветной краской коробочки и разыгрывали сцены с активным участием горгоны Медузы. Лепили японские чаши раку. Шили из кусочков ткани китайских птичек и вешали их на новогоднее дерево. Рисовали маму и папу, «как Рафаэль». К выпускному дети осмелели настолько, что поставили спектакль.
Ирина Владиславовна категорически не любит все модное и стандартное. Ее задачей было пробудить жажду творчества в благополучных отпрысках из ЦАО, у которых Фёрби на Новый год и Барби с лицом Натальи Водяновой на Восьмое марта. Это чудо удавалось даже в особо запущенных случаях.
Потом я узнала, что у Ирины Владиславовны есть дочь. Мария Захарова. Она первая в российской истории женщина, которая работает директором Департамента информации и печати МИД. Комментирует проблему вокруг сирийской Ракки в зеленом брючном костюме и на шпильках высотой пятнадцать сантиметров. С огоньком танцует калинку. Непостижимым образом исхитряется, проведя утром брифинг на Смоленской площади, оказаться вечером в каком-нибудь Куала-Лумпуре. Из командировок привозит миниатюры для своего кукольного домика, который много лет назад придумала и в лучшем виде реализовала. Потому что Мария Владимировна тоже терпеть не может стандартное и скучное. Говорит: «Мода может убить индивидуальность». Разрыв шаблона — ее жизненная стратегия.
Шелковое платье, Vilshenko.
Кукольный домик в метр высотой стоит в квартире ее родителей. Четыре кооперативные башни на Ленинградском шоссе, на берегу Химкинского водохранилища, вошли в историю советской архитектуры под именем «Лебедь». В 1966 году их архитектор Меерсон стал лауреатом Гран-при в Париже. В номинации «Обновление архитектурных форм в СССР». По плану внизу предполагался комплекс бытовых услуг — от прачечной до ясель, а на крыше можно было загорать и заниматься спортом. Неслыханная по тем временам роскошь. Но это по плану, а реализовали только часть: детский сад, кассы «Аэрофлота» и зимний сад силами жильцов. До крыши руки так и не дотянулись. Зато рядом имелась качественная английская спецшкола, которую Маша и окончила. Местные шутили, что из их дома можно по прямой за двадцать минут доехать до Шереметьево, а далее — везде. Что, собственно, в восьмидесятые годы многие члены элитного кооператива и исполнили.
Когда маленькая Маша болела, мама с папой отвозили ее к бабушке, в Танковый проезд. И это было счастье, потому что в бабушкиной квартире жили сокровища. Пудреница с японским пейзажем, которая играла музыку из «Истории любви». Шкатулка со всякой дамской всячиной — перчатки из диковинной прозрачной ткани, пуговицы, ленты. И книга о маленьком домике Нащокина — про изящную копию петербургской квартиры, которую в 1820 году построил гуляка и сумасброд, друг Пушкина Павел Воинович Нащокин. В домике — сейчас он в музее Пушкина на Мойке — все-все было настоящим: часы заводились, в самоваре имелась накипь, а на фортепиано Вера Александровна Нащокина играла, нажимая на клавиши вязальными спицами. «Я тогда еще не умела читать, но главными были картинки, — рассказывает Мария, принимая съемочную группу «Татлера» в «Лебеде», в квартире своего детства. — Представить, что все это такого миниатюрного размера, было невозможно. «Мир в мире» меня до сих пор завораживает».
Потом она с родителями на несколько лет уехала в Китай — папа работал культурным атташе. Там в скобяной лавке они с мамой наткнулись на микроскопическую соломенную шляпу с цветочком. «Мама спросила, сколько она стоит. Продавец ответил, что шляпка не продается: он сделал ее для себя. Мы заходили еще несколько раз. И в конце концов хозяин нам ее подарил. С той шляпки все и началось».
В Пекине Маша по кусочкам собирала интерьеры: сначала они стояли на тумбочках, затем на полках, затем перебрались на этажерки. Позже она сама стала ездить по миру. Оказалось, что маленькие предметы есть везде. В Англии — фарфоровая ванна. В Канаде — кресло-игольница. В Калининграде — янтарный утюжок. А когда она с отличием окончила МГИМО и вышла на первую работу в МИД, решила сделать себе подарок ко дню рождения. Начертила эскиз. Нашла мастерскую рядом с железнодорожной станцией Ленинградская, где чинили табуретки и перетягивали диваны. Дипломат с дипломом, Мария не стала сразу раскрывать карты — иначе заломят несусветную цену. Спросила, могут ли там сделать большую деревянную коробку. Могут. А с крышей? Почему нет. А с окошками? Да легко. «Они решили, что я хочу домик для попугайчиков. Я не стала их разубеждать. Цена в двести долларов (небольшой валютный резерв образовался после подработки гидом для китайских туристов. — Прим. «Татлера») меня вполне устроила». Да, Мария Захарова прекрасно говорит по-китайски.
Над домиком в викторианском стиле два месяца трудилась вся мастерская. Мозговым центром проекта был некто Петрович. Под его руководством появились балясины, дубовые подоконники, оконные переплеты, поднимающаяся крыша — врачеватели табуреток превзошли себя.
В квартиру на Ленинградке дом вносили несколько человек — настолько он был тяжелый. Маша поклеила обои, постелила ковры и расставила годами скопленную мебель. Затем был проведен свет — это сделал настойчивый юноша Андрей, который позже стал ее мужем. Не то чтобы он родился электриком, но чего не сделаешь ради любимой? Маша в то время работала в Нью-Йорке, пресс-секретарем в постпредстве России при ООН. Отчаянно влюбленный, Андрей купил мини-люстры, провода и терпеливо электрифицировал комнаты с потолками высотой двадцать пять сантиметров.
Все это Мария Захарова рассказывает мне, сидя на корточках в коротком джинсовом платье и бережно вытирая с домика пыль. Она живет неподалеку, на Соколе. Теперь уже ее дочь, семилетняя Марьяна, приезжает к бабушке поиграть. Почему домик не переехал в дочкину детскую, которая всего на пару метров меньше квартиры, где выросла ее мама? Сначала, когда Марьяна была маленькая, играть в домик ей не разрешали — слишком много мелких деталей. Потом подумали, что переезд меблированного особняка — целое предприятие: разобрать, провести инвентаризацию, упаковать, не разбив ни единого фужера, собрать обратно. Разве можно сделать это между конференцией в Мюнхене и воскресным эфиром у Владимира Соловьёва?
Мария была, наверное, везде. И не по одному разу. Но кукольную утварь все равно покупает и привозит. Из Питера — миниатюрные книжки. Из Вьетнама — комодик с резьбой. Из Токио — фарфоровый сервиз. Гавана останется в памяти благодаря мебели из рога. «Помню, в Бейруте российскую делегацию во главе с Сергеем Викторовичем Лавровым встречал премьер-министр Харири — его убили спустя месяц после нашего визита. Харири сам водил нас по ливанским улочкам, показывал кафе, лавки. В одной я увидела крошечную металлическую мебель, купила ее на ходу и побежала дальше». И еще история: «У меня есть шкафчик-витрина с расписной посудой из Бангкока. Я летела в Бруней. Прямых рейсов не было, и у меня была классическая, как в песне One Night in Bangkok, остановка. Вечером пошла гулять. Вижу, стоит женщина, на тряпочке перед ней разложена какая-то ерунда и вот эти два шкафчика. Я их купила. На следующий день в аэропорту увидела еще один шкафчик и посудку. Тридцать пять долларов — в 2001‑м для сотрудника МИДа это была огромная сумма, практически все мои суточные. А суточные мы тогда берегли. Но я не могла пройти мимо. Взгляд коллег помню до сих пор».