Михаил Баркиджиджа
Артист кордебалета переехал в Петербург из Торонто, поступил в Академию Вагановой и закончил класс ректора Николая Цискаридзе. Сейчас ему 19, и поклонники в соцсетях называют его Тимоти Шаламе Мариинского театра.
Когда ты еще только выпускался из Академии Вагановой, тебе прочили судьбу артиста Большого театра. Почему выбрал Мариинский?
С самого детства я мечтал о Большом. Моя мама выросла в Москве, обожала балет и вместо сказок рассказывала нам с братом истории про легенд Большого Майю Плисецкую, Владимира Васильева, Мариса Лиепу, Галину Уланову. Так что ничего удивительного, что я вырос с мыслью о том, что ГАБТ — главный балетный Олимп в мире. Но за те три года, что я провел в академии, Петербург превратился в мой дом, а стены Мариинского стали родными: еще во время учебы мы уже выходили на его историческую сцену. Мне захотелось именно здесь много трудиться и добиться результата, поэтому я просматривался только в петербургские театры.
С твоего первого дня в академии ректор Николай Цискаридзе называл тебя «уникальным материалом». Что это значит?
Когда я попал в Петербург, у меня не было хорошей растяжки, нужного подъема стопы или мягкого ахилла, чтобы делать плие перед прыжками. Все это улучшилось во время учебы. Поэтому я думаю, он имел в виду мои музыкальность и артистизм — и точно не мои данные или технику до академии. (Смеется.)
Николай Максимович всегда говорит о том, что в танцовщике главное — голова и интеллект. Чему он тебя научил?
Кроме техники, Николай Максимович научил вникать и интересоваться всем, что вокруг балета: живописью, драматическим театром, историей, литературой. Мы до сих пор ходим с ним в музеи или БДТ им. Товстоногова. Но помимо всего этого, Николай Максимович показал пример очень ответственного отношения к своему делу и к собственным обещаниям. Конечно, сложно быть Цискаридзе, но хочется стремиться к такой же дисциплине, трудолюбию и уметь заботиться о людях.