Сплести свою жизнь заново
Зло, которое происходит снова и снова, рано или поздно становится привычным. И оттого вдвойне страшным: оно необратимо меняет личность. О сложностях исцеления от длительного травматического опыта мы говорим с нарративным практиком.
Psychologies: Вы 25 лет ведете частную практику и работаете в том числе с теми, кто переживал травмирующий опыт в течение долгого времени. У такой хронической травмы есть особенности?
Екатерина Жорняк: Чаще всего хроническая травма развивается в условиях пленения, неволи, когда страдающий человек не может покинуть это пространство. Например, вынужден находиться в насильственной семейной среде или режимном учреждении, в больнице или тюрьме. Он становится свидетелем побоев или сексуализированного насилия или сам оказывается жертвой буллинга в школе и моббинга на работе. В любом случае это события и действия, которые долго длятся или регулярно повторяются и которые он не может прекратить или изменить. Такие события имеют разрушительные последствия, которые некоторые специалисты определяют как комплексное ПТСР – это более тяжелая форма посттравматического стрессового расстройства, она отягощена множественными изменениями, в том числе в восприятии себя, отношениях с другими, и включает практики саморазрушения.
С чем связаны эти разрушительные последствия?
Длительный опыт насилия как бы отменяет человека. Он переживает себя как стертого, не способного дать ответ. На самом-то деле он не реагирует пассивно. Пусть он не отбивается, не кричит, но все-таки разными способами пытается сделать себе хорошо – он может замереть или закрыть глаза, спрятаться или даже потерять сознание, если ничего другого не остается. Это по-своему активные действия. Но поскольку эти попытки не меняют ситуацию в корне и перекрываются эпизодами, где абьюзер или буллер оказался сильнее, эта история сопротивления забывается. А запоминается как раз история поражения, когда он не смог ничего изменить. И это становится частью его идентичности. Наше представление об успехе часто основано на образах киногероев, которые в одиночку справляются с любыми сложностями, идут до конца и побеждают зло. Сравнивая себя с храбрыми героями, ребенок, да и взрослый, легко почувствует себя неудачником, если не смог защитить мать от ударов отца и выставить его за дверь.
И все его действия в таком случае теряют смысл?
Да. Между действиями и событиями рвутся связи. Вот есть события, а смысла у них никакого нет. События – пытки, буллинг, избиения, военные действия – оказываются настолько чудовищными, абсурдными, что приписать им какой-то разумный, приемлемый смысл уже невозможно. Домашние насильники интуитивно выбирают тактику, направленную на то, чтобы лишить жертву воли. Они хаотично делают противоположные по смыслу вещи: заботятся, а потом бьют, проявляют сострадание, а потом внезапно наказывают. В конце концов жертва перестает искать логику в таком поведении и просто извиняется, чтобы меньше били. Теряя способность наделять происходящее смыслом, она утрачивает ощущение контроля. Но в результате длительного травмирующего опыта происходит разрыв связей и на других уровнях, например между различными эпизодами жизни, которые до этого были связаны между собой. Рвутся связи с сообществом. Мало того что человек, переживший опыт травмы, изолирует себя сам, его окружение в ответ может также отстраняться, чем поддерживает у него негативные выводы о себе. Внутри систем памяти тоже происходят разрывы, в том числе диссоциации. Для того чтобы человек выжил, какие-то отделы памяти блокируются, и он просто не помнит некоторых событий или помнит их фрагментами. Или не переживает никаких эмоций: знакомые напоминают ему про его ужасный опыт, а он может при этом улыбаться или выглядеть как бы спокойно.