Письма из эмиграции: что русские интеллигенты писали о загранице, а иностранцы — об СССР
Многие россияне приняли решение уехать из страны на время военной спецоперации в Украине. Русские и советские граждане за последние 100 лет мигрировали не раз — и вынужденно, и по собственной воле. Мы попросили Арена Ваняна, независимого исследователя и автора телеграм-канала «Арен и книги», изучить, что писали наши соотечественники из-за рубежа и с какими впечатлениями иностранные интеллигенты уезжали из России.
Иностранцы в СССР
1. Уильям Буллит
Дипломат Уильям Буллит впервые посетил Россию в 1919 году. По поручению президента США и премьер-министра Великобритании Буллиту предстояли переговоры с советским правительством. В Петрограде Буллита и его коллег встретили Зиновьев, Чичерин и Литвинов; потом все, кроме Зиновьева, отправились в Москву на переговоры с Лениным. В Москве делегация Буллита пробыла три дня, и все эти дни их угощали икрой и хлебом. Новая Россия произвела на него впечатление. Американскому правительству он телеграфировал: «Если бы Вы видели то, что я увидел за эту неделю, и говорили бы с людьми, с которыми разговаривал я, Вы бы не успокоились, пока бы не заключили мир с ними». А в письме своему знакомому писал: «После России Шекспира надо читать иначе». Тем не менее его переговоры не увенчались успехом; правительства США и Великобритании все еще надеялись, что белые свергнут большевиков, и Буллит покинул дипломатическую службу.
В 1933 году СССР и США установили дипломатические отношения, и пока одни спешно покидали Россию, Буллит в нее вернулся — на этот раз в роли посла. Его русские друзья тотчас принялись поздравлять с этим назначением, а Буллит в ответ выражал надежду, что скоро они «вместе займутся поглощением водки и икры». Советские газеты писали, что в Москву прибыл «давний друг Советского Союза», «партнер самого Ленина по переговорам», и Буллит говорил друзьям, что «учитывая нынешнее положение Ленина в России, которое мало чем отличается от положения Иисуса Христа в христианской церкви, эти слова Ленина примерно как личная похвала Господа, записанная в Евангелии от Марка». Буллит пробыл в России всего три года, но успел за это время возродить светскую жизнь: устраивал грандиозные маскарадные вечеринки в здании американского посольства (дипломаты называли его «цирком Билла Буллита», поскольку для вечеринок арендовались медведи из московского цирка), созывал знакомых и незнакомых людей на неформальные кинопоказы, постоянно ходил во МХАТ, водил дружбу с балеринами, генералами и писателями (особенно с Михаилом и Еленой Булгаковыми), устраивал бейсбольные матчи на берегу Москвы-реки и без стеснения критиковал сталинское правительство.
Со смертью Кирова в 1934 году в России усилились чистки, и Буллит стал замечать, как его окружение редеет. Один из арестованных писал ему, чтобы он не пытался спасти его, «иначе он наверняка будет расстрелян». 1 мая 1935 года Буллит писал Рузвельту: «Террор здесь не прекращался, но сейчас он сделался так интенсивен, что в страхе пребывают и самые ничтожные, и самые могущественные из москвичей. Я не могу, конечно, ничего сделать для того, чтобы спасти хоть одного из них». Аресту и высылке, рассказывал он, подверглись все, кто учил японский язык в Ленинграде, и все, кто лечил зубы иностранным дипломатам в Москве. А единственное, чем теперь можно помочь русским друзьям, — это не общаться с ними. В 1936 году Буллита перевели на должность посла США во Франции.
О впечатлениях от Ленина и Сталина:
«Когда я говорил с Лениным, я чувствовал присутствие великого человека; со Сталиным я чувствовал, что говорю с жилистым цыганом, чьи чувства выходят за пределы моего опыта».
О русских и иностранцах:
«Кроме балетных девушек и других агентов НКВД, которым приказано заводить контакты с дипломатическим корпусом, любой русский знает, как нездорово разговаривать с иностранцами; если иностранец заговаривает первым, русские исчезают».
Об очередной вечеринке в американском посольстве весной 1935 года:
«Безусловно, это был лучший прием в Москве со времени Революции. Мы достали тысячу роз в Хельсинки, заставили до времени распуститься множество березок и устроили в одном конце гостиной подобие колхоза с крестьянами, играющими на аккордеоне, с танцовщиками и всяческими детскими штучками (baby things) — птицами, козлятами и парой маленьких медвежат».
2. Вальтер Беньямин
Вальтер Беньямин — немецкий философ, теоретик культуры, литературный критик, писатель и переводчик — провел два зимних месяца в Москве в 1926-1927 годах. Он вел подробный дневник, на основе которого по возвращении в Берлин написал серию эссе о Москве и советской культуре того времени. Главной причиной поездки Беньямина в Москву стала влюбленность в Асю Лацис — латышскую актрису и коммунистку, с которой он познакомился на Капри в начале 1920-х. Кроме того, Беньямин долго размышлял, следует ли ему вступать в коммунистическую партию, но два зимних месяца в Москве разубедили его в этом, даже несмотря на то, что советская Россия была страной, в которой «интенсивность бытия не имеет аналога в Европе».
В позже опубликованном «Московском дневнике» Беньямин описал русскую театральную и литературную жизнь того времени, цензуру в кинематографе, московские музеи. Кроме того, он посещал рабочие клубы, народные суды, фабрики, Сухаревский рынок, писал о московских пивных и трамваях, об уличных торговках, беспризорниках и нищих, которые, по его мнению, были самой «стабильной структурой» русского общества.
Об облике Москвы 1920-х:
«В первые дни я почти полностью поглощен трудностями привыкания к ходьбе по совершенно обледеневшим улицам. Мне приходится так пристально смотреть под ноги, что я мало могу смотреть по сторонам. Дело пошло лучше, когда Ася вчера к вечеру (я пишу это 12-го) купила мне калоши».
О книжных магазинах и мальчике-попрошайке:
«Я пошел вниз по Кузнецкому Мосту и смотрел книжные магазины. На этой улице находится (судя по виду) самый большой книжный магазин Москвы. Я видел в витринах и иностранные издания, правда по неслыханным ценам. Русские книги практически без исключения продаются не переплетенными. Бумага здесь в три раза дороже, чем в Германии, она главным образом импортная, и на оформлении книг явно экономят как могут. По пути я купил — поменяв деньги в банке — горячий пирог с мясной начинкой, которые здесь повсюду продают на улицах. Через несколько шагов на меня налетел мальчишка, которому я дал кусок пирога, когда наконец понял, что он хочет не денег, а хлеба».
О московских часовщиках:
«Мне кажется, что такого количества часовщиков, как в Москве, нет ни в одном городе. Это тем более странно, что люди здесь не слишком ценят время. Но тому есть, видимо, исторические причины. Если обратить внимание на то, как они движутся по улицам, то очень редко можно увидеть спешащего прохожего, разве что когда очень холодно. Из-за полной несобранности люди ходят какими-то зигзагами. (Чрезвычайно показательно, что, как рассказал мне [Бернхард] Райх, в каком-то клубе висит транспарант, на котором написано: Ленин сказал, что время — деньги. Чтобы высказать эту банальную истину, здесь требуется ссылка на высший авторитет.) В этот день я забрал из ремонта починенные часы».
3. Памела Трэверс
Atomic / Legion Media
В 1932 году английская писательница Памела Трэверс, будущий автор знаменитого романа «Мэри Поппинс», посетила Советский Союз по туристической путевке «Интуриста». Она отправилась в Ленинград и Москву в компании британских левых интеллектуалов, бизнесменов и рядовых горожан. В их планы входило еще посещение Нижнего Новгорода, но по неизвестным причинам этого не случилось.
Трэверс, в отличие от других европейских интеллектуалов тех лет (взять хотя бы того же Беньямина), не задавалась вопросом, вступать ей в коммунистическую партию или нет. Она изначально скептически относилась к коммунистам и тем более к большевистскому проекту. А по посещении Советского Союза окончательно убедилась, что жизнь, описанная в буклетах «Интуриста», отнюдь не походила на голодную и нищую жизнь, которая воцарилась в Москве и Петрограде с 1917 года. Но более всего ее раздражало, что советские гиды — как правило, боевитые женщины-пролетарки — не спускали надзора с британцев, словно боялись, что они увидят больше, чем им было дозволено увидеть. Свою книгу «Московская экскурсия», написанную спустя два года по завершении поездки, она начала со следующего вопроса: «Я хотела бы знать, неужели все туристы в глубине души подозревают, что их водят за нос?» С подобной иронией и скепсисом она и описала Советский Союз.
О религиозности русского народа:
«Исаакиевский собор превращен в антирелигиозный музей. Что ж, варварский decor отлично подходит для этой новой задачи. Директор-фанатик (каждый второй в России — директор чего-нибудь) воздвиг пирамиду доказательств того, что Бога не существует. Он демонстрировал нам орудия церковных пыток и мумифицированные тела пастухов и дровосеков — бесспорное свидетельство того, что не надо быть святым, чтобы после смерти сохраниться в отличном состоянии на многие века; а также фотографии священников, благословляющих царских военачальников, правда, мы так и не поняли, с какой целью, поскольку его английский был скорее ближе к русскому. <...> Очевидно, Советы озабочены не столько атеизмом, сколько тем, как бы, свергнув одного Бога, превознести другого — Человека — и утвердить идеальный Рай здесь и сейчас, Небеса на земле, Ленин как икона, и хор ангелов Коммунистической партии. Нет народа более исконно религиозного, чем русские, — просто ныне они обратили свою веру в новом направлении».
О фанатичных женщинах и русском терпении:
«Вчера в магазине Торгсина я повстречала одну женщину. Она выглядела серой и измученной, но в глазах ее сиял столь знакомый мне странный фанатичный блеск. Я была в Америке, рассказала она, и вернулась в Россию после Революции. Вера этой женщины в советский режим безгранична. „Мы способны вытерпеть настоящее, — заявила она с гордостью, — ради будущего“. Она подробно и доброжелательно отвечала на мои испытующие вопросы. Почему она верит в то, что хорошие времена на самом деле наступят? Какие свидетельства говорят в пользу этого? Ну, таких признаков пока немного, это правда. Надо подождать. И тогда им воздастся. Невозможно, чтобы Советское государство потерпело неудачу. Они должны ждать. Да, они часто голодают и вдобавок мерзнут, но к чему жаловаться: зато у них есть работа! А много ли стран в мире могут этим гордиться?Женщина уверенно повторяла лозунг за лозунгом. Я уже научилась их узнавать. Самый главный — „У нас есть работа“. Работа! Мы на Западе считаем, что тепло и пища — воздаяние за труд, а здесь труд заменяет и то, и другое. Я начинаю понимать почему. В России иметь работу, рабочее место — это признак социальной значимости. Служить Государству — высочайшая моральная доблесть, Государство прекрасно сознает это и использует с максимальной для себя выгодой. Наверное, ранние христиане чувствовали во времена гонений то же самое. Убеждение в истинности своей веры насыщало их желудки, а согревало пламя, горевшее в их сердцах. Разница и в самом деле невелика. Новая Россия исповедует ту же доктрину лишений. Тем временем мир изнывает от изобилия. Зачем нам отказываться от еды? Страна, которая первой села за пиршественный стол, будет руководить миром.