Следствие без лишних тайн
Наш постоянный автор обнаружил в Кемеровской трагедии неожиданный ракурс
Сообщений с места трагедии в Кемерово множество. Совсем разных. О погибших. О тех, кто будет теперь жить без них. О покалеченных физически и морально. О том, что было. Что не было исполнено или было выполнено не так. Что делают и чего не делают сейчас власти. И любая весть воспринимается эмоционально: вся страна не может выйти из стресса. Поэтому многих покоробила информация о том, что родственников погибших перед получением останков следователи заставили дать подписку о неразглашении данных расследования. Получен и комментарий Следственного комитета: подписание таких документов предусмотрено уголовно-процессуальным законодательством и необходимо в интересах потерпевших. Какие уж тут «интересы потерпевших», сказать трудно, сами родственники вряд ли это знают, да и следствие не разъяснило…
Закон действительно есть. Статья 161 Уголовно-процессуального кодекса РФ прямо указывает, что следователь предупреждает участников уголовного судопроизводства о недопустимости разглашения без соответствующего разрешения данных предварительного расследования, о чем у них берется подписка с предупреждением об уголовной ответственности. Установлено также, что «данные предварительного расследования могут быть преданы гласности лишь с разрешения следователя или дознавателя и только в том объеме, в каком ими будет признано это допустимым, если разглашение не противоречит интересам предварительного расследования и не связано с нарушением прав, свобод и законных интересов участников уголовного судопроизводства».
Ограничения эти явно родились не сейчас, а в далеких, хотя и не забытых еще многими, 30-х годах прошлого века, когда приговоры большей частью выносили чрезвычайные «тройки» ВЧК-НКВД. Лубянка, начальственная резолюция на списках, скорый псевдосуд, расстрел или лагеря без права переписки — такая обычно была последовательность в Москве. В провинции чуть другая, но схожая в финале. И «подписка» — всех и обо всем.
«Тайна следствия» сохранилась и после реформы законодательства в начале 1960-х годов. Правда, предупреждать о «неразглашении» было тогда особенно некого: адвокатов на следствии нет, а просто граждане, еще не забывшие о завершении судопроизводства ГУЛАГом, привыкли помалкивать и без подписок. Да и где «разглашать»-то? Митингов нет. Все СМИ партийные. Я это хорошо помню: сам тогда был следователем и прокурором 20 лет.
Ситуация начала меняться в горбачевскую перестройку: с 1990 года адвокатов наконец допустили к защите по уголовным делам, как и во всем цивилизованном мире,— с момента задержания гражданина, его ареста или предъявления обвинения. Были тогда и независимые средства массовой информации, которые могли предоставить слово обеим сторонам уголовного процесса. И до конца прошлого века, когда были еще некоторые надежды на устройство России как правового государства, следователи «подписками о неразглашении» злоупотребляли нечасто. Я это тоже знаю не с чужих слов: как раз в 1990-м и стал адвокатом.