Государевы художества
Курс на госконтроль за культурой был решительно взят сто лет назад — с учреждением государственного издательства, национализацией кинодела и другими декретами молодой советской власти. Тот опыт управления культурной сферой вроде бы признан неудачным, но ностальгия по нему просыпается регулярно — как, например, на недавнем культурном форуме в Санкт-Петербурге. В чем истоки «государственного» соблазна?
Когда Бернард Шоу дарил свою книгу «Назад к Мафусаилу» нашему экстремисту Владимиру Ленину, он снабдил ее подписью: «Николаю Ленину, самому интеллектуальному из всех политических лидеров современной Европы». Надо заметить, что Шоу вообще был человеком остроумным и любил двусмысленности: этой фразой он не столько хвалил Владимира Ульянова (псевдонимом которого был изначально Николай Ленин, а вовсе не Владимир!), сколько унижал других политиков — кто же вы такие, если какой-то журналюга из России оказывается сообразительней вас? А этот журналюга действительно сумел попасть в резонанс не только с грубыми желаниями масс, но и с тайными соблазнами элит.
Я здесь хочу вспомнить его программную статью 1905 года «Партийная организация и партийная литература». Автор в ней очень изящно расправляется с творческой свободой: конечно, говорит он, все художники, которые не связаны партийными обязательствами, могут быть совершенно свободны от нашего контроля! Но вот только учтите, что до конца свободными у вас быть не получится: творец всегда зависит от заказчика и публики. И если художнику предложить: ты от кого хочешь зависеть? От тупой публики, которая не понимает новых течений и не собирается тебя читать/смотреть? От денежного мешка, которому сегодня нравится авангардист, а завтра реалист? Так, может, лучше служить нам? Мы оговариваем, конечно, некоторые условия, но они же такие четкие, элементарные, и что, вы думаете, художник на них не согласится?..
Самое удивительное, что в своих рассуждениях экстремист Ульянов опирался на богатую культурную традицию в отечестве, эдакую нашу предрасположенность. Например, аналог его тирады содержится в русской классике: в «Портрете» Николая Васильевича Гоголя есть заключительный монолог Екатерины II, который обычно никто не замечает. А он важен. Императрица там поясняет, что, вообще говоря, искусство процветает не при демократии, которая губит все творческое, поскольку ориентирована на тупую публику и прибыль, а при просвещенных деспотиях, например у меня. Я, Екатерина, этому художнику Черткову, пошедшему на поводу у публики и превратившемуся в служителя тьмы, я бы ему «грант» дала — рисуй что хочешь, ни о чем не думай, будь гением! И ведь Гоголь не впустую рассуждал. Пожалуй, он и получил самый удачный литературный грант всех времен и народов: Василий Андреевич Жуковский исходатайствовал у Николая I государственных денег для писателя — тот их взял, чтобы жить в Италии и создавать там первый том «Мертвых душ». Впрочем, косвенным поводом для такой государевой щедрости был не самый светлый эпизод нашей истории — трагическая смерть Пушкина…
Но заметим, мечта о государе с его деньгами, который окажется милее пошлой публики и грубого спонсора, в сознании художников присутствовала. Ленин просто предложил ее реализовать — до логического конца. И художники соблазнились.
Об этом как-то не принято говорить: считается, что государство, тем более такое живодерское, как Советский Союз, всех поработило, а деятели культуры — невинные жертвы. Однако это не вся правда, если признать, что именно недовольные «пошлой рыночной» жизнью художники первыми рукоплескали приходу нового Контролера.
Я как-то читал воспоминания очень умного и по-настоящему объективного диссидента Сергея Григорьянца, который прошел и голодовки, и аресты — все, как положено. И вот он рассказывал, как сдавал экзамены и ему по истории партии попался билет как раз о «Партийной организации и партийной литературе». Григорьянц сообщает, что читал эту статью, но совсем не понял, «что автор там несет». Отвечал он на все предыдущие вопросы блестяще, поэтому экзаменатор послал молодого человека в библиотеку: мол, пересмотри текст заново и просто перескажи. И даже после повторного освежения ленинской мысли в голове Григорьянц, согласно его воспоминаниям, был бессилен: абракадабру не перескажешь! Я, ознакомившись с этим свидетельством диссидента, некоторое время был в недоумении. Чего ж там сложного? Ленин в тексте развивает ровно ту нехитрую мысль, которую я привел в начале, последовательно и точно. А потом вспомнил: Григорьянц ведь еще и страстный коллекционер, он очень любит русское искусство, русский авангард и готов его защищать против всех наветов. На ленинский «соблазн» как раз авангардисты клюнули первыми. Они до определенного времени (пока их не стали лупцевать в открытую) с радостью принимали условия, предложенные экстремистами. Только потом выяснилось, что государство, которому они отдали свою звонкую силу, еще нервнее мецената