Россия и мир | История
Заказной переворот
25 июля в «Огоньке» (№ 29) под рубрикой «Тема номера» было опубликовано несколько материалов, в которых публицисты и историки с разных позиций рассматривали ситуацию в предреволюционной России. Местами было весело: историки опирались на факты, публицисты предлагали неожиданные интерпретации. Авторы текста «Последнее лето империи», например, отстаивали замысловатую версию былого, в соответствии с которой падение империи Романовых — дело рук внешних недоброжелателей отечества и союзников России по Антанте. Со времени той публикации прошел всего квартал, и вот, к изумлению редакции, те же авторы предлагают новый взгляд на российскую историю. На этот раз они полагают, что в потрясениях виновны злодейски настроенные внутренние «враги» — либерально ориентированные промышленники и предприниматели. Версия, что и говорить, злободневная. Вот только академические ученые разделить ее не готовы
Великий князь Михаил Александрович не имел обыкновения беспокоить венценосного старшего брата по поводу государственных дел. Но в ноябре 1916 года он не выдержал. В письме, адресованном в могилевскую ставку, великий князь пророчествовал: «Решительно со всех сторон я замечаю образ мыслей, внушающих самые тревожные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже за целостность государственного строя». Видимо, и в «Яхтклубе», где бывал далекий от политики младший брат царя, только и было разговоров, что о грядущей политической буре.
Для воюющей страны даже простые перестановки во власти сопряжены с риском дестабилизации фронта и тыла, а смена режима по ходу боевых действий равнозначна катастрофе. На нее могут сознательно работать разве что агентура противника или подпольная секта, стремящаяся любой ценой захватить власть. В тогдашней России качества агентов и сектантов счастливо сочетались в большевиках. Еще в самом начале Первой мировой Владимир Ленин разъяснил: национальная гордость великороссов не имеет ничего общего ни с имперским статусом, ни даже с территориальной целостностью страны, и принялся пропагандировать идею превращения империалистической войны в гражданскую. Однако, томясь в швейцарской безвестности, гений пока только прожектерствовал. Практической же подготовкой перехвата власти с не меньшим энтузиазмом занимались другие люди, совершенно иного пошиба. Не шпионы и не подпольщики. Они считали себя полномочными представителями общества, «гражданского общества», как сказали бы сегодня. И от имени этого общества уже не первый год бросали вызов монархии.
По советской мифологии движущая сила февральской буржуазно-демократической революции — питерские пролетарии и крестьяне, недавно надевшие шинели солдат столичного гарнизона. Однако современники, не понаслышке знавшие об изнанке событий, не склонны преувеличивать значение взбунтовавшейся улицы. «Если мы возьмем и рассмотрим все те события, которые произошли, то должны сказать, что первый толчок тому движению, которое развивалось в Петрограде, которое в конце концов смело династию Романовых, дал Военно-промышленный комитет в лице его рабочей группы». Об этом на торжественном заседании 9 марта 1917 года в Петрограде с гордостью возвестил член московского ВПК Виктор Переверзев. По его мнению, массовые манифестации, стачки и даже солдатский бунт — всего лишь фон, а не причина переворота, механизм которого был запущен не уличной, а кулуарной силой. И накапливалась она не в переулках и подворотнях, а в легальных и респектабельных структурах, пользовавшихся покровительством государства.
Фото: РИА Новости
Одну из них Переверзев называет — Центральный военно-промышленный комитет и его рабочая группа. Другой был Земгор, возникший при слиянии в середине 1916 года двух союзов — Земского и Городского. Официальная цель этих неправительственных (по современной терминологии) организаций — помощь фронту. Оценка этой помощи в зависимости от политических предпочтений очевидцев разнится. В воспоминаниях вождей либерального движения Земский и Городской союзы мелькают постоянно. Их вклад в войну огромен: поддерживают раненых, налаживают интендантские поставки по самой широкой номенклатуре и т.д. А вот в мемуарах рядовых фронтовиков — иная оценка, совсем нелестная. Общественников презрительно именуют «Земгусарами», окопавшимися в тылу, шатающимися по ресторанам и митингам. Примерно тоже в воспоминаниях фронтовиков говорится о Военнопромышленных комитетах, через которые предприимчивое купечество «оседлало» бюджетные потоки.
Имена дельцов ВПК, увеличивших за годы войны при том же объеме производства доход в 4–5 раз, хорошо известны. Так, московскому фабриканту Николаю Прохорову нажитые на поставках фронту средства позволили погасить банковские обязательства на 6 млн рублей, а также зафиксировать прибыль в 7 млн. Московский ВПК Павла Рябушинского покупал у одного из заводчиков колючую проволоку по 12 рублей за пуд, и хотя малый бизнес предлагал выполнить тот же объем работ по 6,5 рубля за пуд, подряда он не добился. Процветало распределение заказов исключительно по своим и по значительно завышенной стоимости. При этом ВПК налегали на саморекламу. Например, ящики для боевого снаряжения предусмотрительно украшались надписями «Центральный ВПК», что создавало впечатление необычайной продуктивности последнего. Тогда как на самом деле доля Военно-промышленных комитетов в снабжении фронта не превышала 20 процентов. Тем не менее кадетская «Речь» без тени смущения писала, как ВПК покрыли страну лязгом и грохотом машин, станков, вырабатывающих снаряжение.
Критики этих организаций отмечали еще одну примечательную деталь. Активисты были далеки от того, чтобы жертвовать на войну до победного конца свои кровные. Они жаждали и добивались для себя крупных субсидий из бюджета воюющей страны. К октябрю 1916 года добровольные помощники армии получили: «Союз земств и городов» — 560 млн рублей, ВПК — 170 млн рублей. Для сравнения на «морскую программу» — на самый амбициозный оборонный проект Российской империи за период 1908–1916 годов ушло 600 млн рублей.
Неоднократно высокопоставленные царские чиновники, умевшие считать казенные деньги, указывали государю на неэффективность столь щедрых вливаний, на нецелевое использование бюджетных средств и на эгоизм их получателей. За что либеральная пресса немедленно зачисляла их в разряд ретроградов и требовала отставки. У императора же, видимо, были свои соображения. Он не столько ждал помощи от этих организаций, сколько хотел образумить и нейтрализовать окопавшихся в них оппозиционеров, даже пренебрегая собственными антипатиями. К примеру, Центральный военно-промышленный комитет возглавил Александр Гучков, слывший личным врагом царской четы. Еще в 1912 году этот лидер октябристов занялся разоблачением Григория Распутина и при этом, как утверждалось, пошел на фальсификацию личных писем императрицы и великих княжон к старцу. За что был назван Николаем II «подлецом». Это обстоятельство сделало Гучкова убежденным противником самодержавия.
Под стать ему подобрались и другие видные деятели Центрального ВПК. Его заместитель Александр Коновалов отличался исключительной широтой политических взглядов. Еще в довоенные годы он выступил с инициативой создать антиправительственную коалицию из общественников, эсеров, большевиков и др. По воспоминаниям современников, радикалов привлекала и неординарность личности Коновалова. Передовой фабриканттекстильщик, получивший образование в Германии и Англии, тратил средства на улучшение жизни своих рабочих — строил жилье, больницы, школы, ограничил трудовой день 9 часами. А по части субсидий экстремистам с ним могли тягаться разве что Савва Морозов, Павел Рябушинский, Иван Сытин.
Деятели либеральной оппозиции, в том числе и крупные предприниматели, в 1910–1914 годах не жалели сил и средств для разжигания массовых протестов. Стачки проходили, как правило, по одному сценарию: «сначала общее собрание рабочих на заводах, потом демонстрации, шествия по улицам с флагами и пением революционных песен, столкновения с полицией, попытки разгрома трамваев». Как отмечало столичное «Новое время», властям давно пора понять, что этот «человеческий муравейник», захваченный враждебными страстями, не подвластен общему гражданскому порядку, «слушается своих собственных вожаков и начинает творить что-то дикое, смутное и нелепое». Причем эти вожаки руководствуются какими-то своими интересами, а толпы рабочих выступают в роли «пушечного мяса».
Центральный ВПК возглавил Александр Гучков, слывший личным врагом царской четы. Еще в 1912 году этот лидер октябристов занялся разоблачением Григория Распутина
МВД было хорошо осведомлено об инициаторах происходящего. Как вспоминал тогдашний костромской губернатор Петр Стремоухов, департамент полиции регулярно извещал его о роли революционных организаций в беспорядках, в том числе и у него в губернии. Сообщения прямо указывали на тесное взаимодействие левых партий с членом Государственной думы фабрикантом Александром Коноваловым. Такие же сведения поступали из Москвы. По архивным свидетельствам, с 1910 года Рябушинский неоднократно передавал наличные социал-демократам. Полиция сопроводила эту информацию комментарием: «Откровенно говоря, причислять Рябушинского к социал-демократической партии никто и не подумает, но взять с него деньги на такие дела более чем легко».
Парадокс: вступление России в войну в августе 1914 года не привело зачинщиков предвоенных волнений к ответственности, а наоборот, приблизило их к власти. Николая II усыпили не только патриотические лозунги, с которыми в первые военные дни вместе со страной выступили оппозиционеры. Подействовали и уговоры довольно близких к царю лиц — Верховного главнокомандующего русской армии великого князя Николая Николаевича и ключевого на тот момент члена правительства — руководителя Главного управления землеустройства и земледелия (в ранге министерства) Александра Кривошеина.
Великий князь слыл франкофилом. Он руководил действиями на восточном фронте таким образом, чтобы максимально помочь фронту западному, за что заслужил от маршала Жозефа Жоффра титул «спасителя французской армии». Он неустанно внушал императору, что репрессии против либералов, пусть даже уличенных в связях с радикалами, осложнят отношения с союзниками. Да и витавшая в определенных кругах идея об ограничении царской власти импонировала ему по личным мотивам. Зная о неприязни к себе императрицы и некоторых других лиц из ближайшего окружения племянника, великий князь Николай Николаевич считал, что его политическое будущее сможет надежней обеспечить конституционный строй по западноевропейскому образцу.
Еще откровеннее развивал подобные идеи тогдашний любимец царской четы Кривошеин, поднявший знамя правительства народного доверия. Еще до войны этот деятель, связанный родственными узами со знаменитыми фабрикантами Морозовыми и популярный в кругах московского купечества, высказывал весьма смелые проекты государственного переустройства. К примеру, он делился с французским послом Морисом Палеологом своей уверенностью о готовности Николая II реформировать государственную власть: расширить контроль Думы над правительством и даже наделить нижнюю палату правом утверждать министров. В этом случае премьер-министр получал бы большую самостоятельность, и сам Кривошеин был бы не прочь занять этот пост.
Великий князь Николай Николаевич и Александр Кривошеин в первый год войны зарекомендовали себя главными лоббистами интересов военно-промышленных комитетов, Земского и Городского союзов. Ободренные мощной поддержкой сверху, там быстро перешли от выражения верноподданнических чувств к политическим притязаниям. Симптоматично, что собравшийся 25 июля 1915 года съезд ВПК первым делом направил приветственную телеграмму не императору, как того требовал этикет, а Верховному главнокомандующему Николаю Николаевичу. Взявший слово князь Георгий Львов (будущий глава будущего правительства) возвестил о победе над старым порядком управления. На правительство обрушился шквал критики. Так, Павел Рябушинский откровенно рассуждал о бездействии властей, говорил, что в Петрограде «все мертво и совсем не чувствуется необходимости борьбы», поставил столичным бюрократам в пример патриотизм финансовых и промышленных кругов Москвы. С трибуны раздавались требования ответственного перед народом правительства, а действующий Совет министров окрестили «мачехой для России». Делегаты решили ходатайствовать перед Николаем II о вхождении в кабинет на правах министров без портфеля глав Земского и Городского союзов и ЦВПК. В этом усматривали первый шаг на пути к правительству народного доверия, которое будет отвечать не только перед государем, но и перед Думой тоже.